* * *

В месяц мухаррам года 1273

Да явит нам Бог свою милость и покровительство

Шериф: Мы благодарим губернатора за приглашение. Воистину, это дело, мы не можем выразиться иначе, имеет огромнейшее значение и требует нашего внимания, нашего полного внимания в высочайшей степени.

Губернатор: Прежде чем приступить к нему, наверное, нам следует вначале, пока мы находимся в бодром рассудке, взглянуть на подведение итогов наиба аль-Харама.

Кади: Разумеется, разумеется. Привычное идет перед неизвестным. Сегодня утром шериф и я проверили все счета смотрителя Каабы. Поступления возросли, хвала Богу, на двенадцать на сотню.

Шериф: В послании указано число кошельков, которые мы в этом году пошлем в Стамбул, и, как обычно, мы передаем вам все соответствующие документы, не только конечный баланс, но и распределение всех доходов, всех установленных затрат, всех неожиданных расходов, на ремонты и прочее, что сейчас не приходит мне на ум, дабы на нас не пало подозрение в незаконных тратах — открытое подведение итогов, как вы и постановили.

Губернатор: Великолепно. На евнухов, видимо, можно положиться. Радостно наше взаимное сотрудничество в этой области, на самом деле, очень радостно.

Кади: Радостно — для вас, в конце концов, платим-то мы. У вас есть повод радоваться, наш удел — долг радости.

Шериф: Кади имеет в виду…

Губернатор: Я хорошо понимаю, что имеет в виду высокочтимый кади. Он упускает из внимания, как дорого обходятся нам святые города. Их охрана стоит нам в год как военная кампания, а в этом году, поскольку нам приходится вести дорогостоящую войну, финансовое положение калифата чрезвычайно напряжено.

Шериф: Чудесные успехи, нельзя не отметить, достигнуты на поле битвы, наши молитвы услышаны, и мы указали неверным их место.

Кади: Великолепно. Однако до моих ушей дошло, что победы над Москвой для нас в первую очередь стяжали английская и французская армии.

Шериф: И Всемогущий Бог…

Кади: Которому мы благодарны.

Шериф: Тем больше поводов ценить мир, царящий у нас.

Губернатор: Кади слишком молод, чтобы помнить те свирепые времена, когда мы не могли обеспечить защиту, подобную сегодняшней. Когда сорок тысяч дикарей напали на Мекку, да возвысит ее Бог. Шериф Халиб, сын шерифа Мусаида, недооценивал ваххаби. Они грабили, убивали, разрушали святые места, потому что те якобы загрязняют веру. Чему нас это научило? Нам нельзя быть слабыми, как тогда. Нашим войскам пришлось скрыться в крепости, они были готовы оборонять себя, но оказались не в состоянии защитить город.

Кади: А шериф Халиб?

Шериф: Я был еще ребенком и не могу доверять собственным воспоминаниям, но мне передавали, что мой почтенный отец, да будет ему мир, поспешил в Джидду, чтобы организовать там сопротивление.

Губернатор: Я тоже это слышал. Хотя остаются упрямые слухи, что он там прятался.

Шериф: Чем почтенней семья, тем больше у нее врагов. Вражда порой передается через поколения.

Губернатор: Наше покровительство, полагаю, ценнее кошельков. Аппетит у ваххаби огромен, как и аппетит англичан. Нас окружает алчность, и надо вместе быть настороже. Если не хотим все потерять.

Кади: Некоторые из нас могут потерять больше других. Ваххаби, они порой не знают меры, но их вера сильна, а таких в наши дни немного.

Губернатор: Давайте же обратимся к тому делу, которым должны заниматься. Вы прочли материалы, которые я послал вам? Этот британский офицер, он весьма точно описывает людей, сопровождавших его во время хаджа. Он даже называет имена. Вымышленные имена, думали мы поначалу, но нет: нам удалось большинство из них разыскать. В течение следующих месяцев мы всех их допросим, если это будет угодно Богу. Однако двое живут в Египте. Мы поручили нашим братьям опросить этих людей. Лишь сегодня утром мы получили ответ. Хорошая весть: оба человека живы и добровольно все рассказали.

Кади: А плохая весть?

Губернатор: Увидите. Я не уверен, о чем нам говорят эти свидетельства. Прочтите сами.

Шейх Мохаммед

Разумеется, я помню этого человека. Я горжусь тем, что был его учителем. Айва, айва, айва. Шейх Абдулла — образованный, благородный человек, замечательный врач, мне-то его помощь не потребовалась, благодарение Богу, но истории о его способностях были у всех на устах, это был врач, который действительно умел лечить. Хороший мусульманин, так сильно погруженный в вопросы веры, что практичными вещами не умел заниматься, мне приходилось его часто предостерегать, без моего надзора его обманывали и обворовывали бы еще сильнее. Только одна вещь казалась мне сомнительной, раз уж вы меня так настойчиво расспрашиваете, у него не было жены — вы, кстати, не знаете, женился ли он за это время? — я с тех пор молюсь за него, чтобы он нашел себе хорошую жену, а то мне совсем не нравились взгляды, которые на него бросали некоторые женщины, он был высокий мужчина, с красивым лицом, исполненным света, и никто не может противиться искушению всю свою жизнь, Пророк, да благословит его Бог и приветствует, знал, что грех менее страшен, если удалить от себя искушения. Что-нибудь еще помимо этого? Нет, нет, вы сеете сомнения, совершенно безосновательные, что не только недостойно, но и опасно. Это был самый серьезный из всех учеников, с какими я когда-либо занимался, самый добросовестный, вы мне не верите — так вот, иногда, когда я не мог избежать какого-нибудь особенно сложного места благородного Корана, а мы читали вместе, несколько раз, и он требовал у меня разъяснений, то, признаюсь, изредка учителя изображают знание, которого не имеют, так и я, пусть не слепец, но как старик со слабыми и полузажмуренными глазами, упускал оценку одного значения, ожидая, как случалось со всеми прочими учениками, что мне простится небольшая уловка и вскоре забудется, дабы моя честь не пострадала, но этот ученик, он слишком ревностно слушал каждое мое слово, он видел обман насквозь, и потому терял контроль над собой, восклицая громким голосом: Воистину, нет мощи и нет силы ни у кого, кроме Аллаха, Высокого и Великого! И тогда стыд овладевал мной, и я шептал, вновь обретая смирение, необходимое каждому из нас: Бойся Бога, о, человек! Бойся Бога. Ну и скажите мне, разве неверный станет так защищать священную книгу от высокомерия старого учителя?

* * *

С самого начала он чувствовал, что этому человеку нельзя доверять. А теперь-то, когда он бушует так громко, как, наверное, способен только дородный албанский башибузук, теперь уже слишком поздно. Что толкнуло его на это безумие? Скоро весь караван-сарай узнает, что почтенный врач удостоил своей дружбы неотесанного мужлана. Хуже того, много хуже: уважаемый дервиш участвовал в попойке. Дервишу, конечно, многое позволено, но не это! Пусть даже он не напился до бешенства и потери всякого сознания, как албанец, крушащий теперь все вокруг с такой силой, словно сражается за честь собственной сестры после того, как сам же продал ее в бордель.