рядом женщин на траве лежали какие-то свертки. В полумраке Кэтрин приняла их за сумки, но когда один из «свертков» захныкал, то поняла, что это люльки с младенцами.

Кэтрин невольно поморщилась. Ну вот, сейчас начнется! Даже один грудничок своими воплями порой превращал воскресную проповедь в адскую пытку. А если детей было несколько, то они обычно начинали плакать один за другим, устраивая настоящее светопреставление!

Но тут мать ребенка, отложив ложку, аккуратно зажала младенцу носик и закрыла ладонью рот. Кэтрин изумленно вытаращила глаза. Что происходит? Она растеряно посмотрела на остальных, но индианки, как ни в чем не бывало, продолжали есть. Миссис Смит поймала ее взгляд и чуть заметно пожала плечами.

Да они тут с ума посходили! Кэтрин уже хотела вмешаться, но в этот момент мать отпустила руку. Личико ребенка сморщилось, ротик плаксиво скривился. «Сейчас заорет как резаный», — подумала Кэтрин, но стоило малышу издать нерешительный писк, как индианка снова зажала ему нос.

— Что вы творите! — не удержалась Кэтрин.

Женщина не удостоила ее ответом, но руку убрала. Вопреки ожиданиям ребенок больше не делал попыток заплакать. Индианка приложила его к груди, и он, довольно причмокивая, угомонился.

— Что за варварство! — возмутилась Кэтрин, обращаясь к миссис Смит.

Та смерила ее снисходительным взглядом.

— Варварство — это когда бледнолицые бьют своих детей, — с достоинством ответила она. — Мы никогда не бьем наших, потому что знаем, что это искалечило бы их души.

— Но вы издеваетесь над беспомощными младенцами!

— Мы просто отучаем их плакать.

— Но зачем? Все дети плачут — это нормально!

— Для вас — может быть, но не для нас. У нас нет домов с кучей комнат. Вся семья, восемь — десять человек, живут в одном ти́пи. Представь, во что превратится их жизнь, если младенцы будут орать, когда им заблагорассудится. Но это еще полбеды. Дети своим плачем могут выдать наше расположение врагу. Когда я была маленькой, как-то раз мы отбились от своих, и нам нужно было пробраться мимо огромного лагеря черноногих. С нами были грудные дети, включая моего младшего брата… Знаешь, что сделали наши воины?

— Что?

— Они убили младенцев с согласия их матерей.

— Какой ужас! — ахнула Кэтрин.

— Потом мы горевали много дней, но у нас не было другого выхода. Если бы враги нас заметили — погибли бы все. Поэтому пускай лучше дети учатся вести себя тихо, чем кому-то придется принимать такое решение.

Кэтрин молчала, не зная, что на это сказать. Страшно было представить, что чувствовали матери, позволившие убить своих детей. Но все-таки в этой жертве была, пусть жуткая и циничная, но целесообразность. Кэтрин знала, что когда разоряют волчью нору, волчица никогда не защищает своих волчат, «понимая», что ее жизнь ценнее, ведь она может родить новых.

Костер в центре стойбища разгорался все ярче, а за шатрами простиралась непроглядная темнота. На площадку вынесли большой украшенный перьями барабан и принялись отбивать в него ритмичный мотив. Одна из женщин затянула песню, вскоре к ней присоединились остальные.

Несколько молодых индейцев вышли на середину поляны. На одних были причудливые одеяния, украшенные мехом, перьями и рогами, на других — только набедренные повязки. С громкими криками и улюлюканьем танцоры закружились вокруг вздымающегося к черному небу костра.

— Хэйя-ха! Хэйя-ха! — запели мужчины, а женщины принялись подпевать им тонкими голосами.

Все больше и больше людей выходило к костру, и вскоре в неистовой пляске участвовало почти все племя, за исключением певцов и нескольких стариков. Кэтрин сидела на земле, чуть не оглохнув от грохота барабана и высоких пронзительных голосов. Смуглые полуголые тела мельтешили перед глазами в оранжевых отблесках огня.

Зрелище было столь завораживающим, что Кэтрин не могла отвести от него взгляд. Чувственный, животный ритм нарастал, а в глубине души пробуждалось нечто дикое и первобытное. Нечто, толкающее вскочить на ноги и поддаться всеобщему безумию. Но все же голос разума умолк не совсем, и Кэтрин осталась сидеть на траве, невольно подергиваясь в такт барабану.

Прошло немало времени, прежде чем буйство начало утихать. Первыми из круга ушли женщины, уводя за собой детей. Они разбрелись по жилищам, и вскоре шатры осветились изнутри очагами как гигантские бумажные фонари.

Кэтрин тоже поднялась. Она поискала глазами миссис Смит и, не найдя ее, отправилась к себе. В ти́пи было темно и прохладно, огонь почти угас. Кэтрин раздула угли, подкинула несколько веток, а затем разделась и улеглась на мягкую шкуру, накрывшись одеялом.

В голове все еще гудели отголоски барабанного боя, а под закрытыми веками проносились картинки прошедшего дня. Индейцы, ти́пи, баня… голый Брайан. И ее ладони, развратно скользящие у него по груди… Хорошо, что его сейчас здесь нет, иначе она сгорела бы со стыда.

К счастью, Кэтрин так сильно устала, что очень скоро провалилась в сон.

***

— С добрым утром!

Кэтрин вздрогнула и открыла глаза. Посреди ти́пи стоял Брайан. Сон как рукой сняло, а тело обдало жаром, словно она вновь оказалась в индейской бане.

— Привет, — смущенно пробормотала она, по подбородок натягивая одеяло. — Как ты себя чувствуешь?

— Гораздо лучше. — Брайан опустился на корточки и принялся рыться в одной из сумок. — Твое лечение помогло, — вполголоса добавил он.

Кэтрин вспыхнула. Господи, она вела себя хуже девицы из салуна! Что теперь Брайан о ней подумает?

Он выпрямился, держа в руках мыло и полотенце.

— Пойду искупаюсь. После завтрака обычно на реке никого нет, так что потом, если хочешь, тоже можешь окунуться.

Когда за ним запахнулся полог, Кэтрин встала с лежанки и начала одеваться. Пальцы дрожали так, что она с трудом попадала пуговицами в петли. Усилием воли она заставила себя сделать глубокий вдох.

Надо успокоиться и вести себя как ни в чем не бывало. Ну подумаешь, просто вжилась в роль «супруги» и немножко переиграла… И нет, она ничуточки не влюбилась! Какая к черту любовь? И без этого хватает проблем.

Справившись с непослушными застежками, Кэтрин вышла наружу. Яркое солнце заливало поляну, и белые конусы ти́пи сверкали как заснеженные вершины. В деревне вовсю кипела жизнь. Женщины и девочки