Я открыл мутные глаза и тупо взглянул на нее.

– Хороший выход из положения ты нашел. А говоришь, Снегирев виноват.

– Не смей вспоминать о нем в моем доме! – взревел я. – Сволочь! Я убью его. Бездарность чертова.

– Насчет бездарности это ты напрасно. Я сегодня репетировала с ним новую пьесу, и он…

– Ты? Репетировала с ним?? – Я был в шоке. – Ему что, дали нормальную роль? Не «кушать подано?»

– Ему дали главную роль, – спокойно проговорила Снежана. – И знаешь, что я тебе скажу? До тебя ему, конечно, далеко, но он совсем не безнадежен. И очень умен. Главреж его хвалил.

– Господи, да это же просто смешно! Снегирев… он же не владеет телом, не чувствует никаких эмоций. И голос у него тихий, дребезжащий…

– Перестань. – Снежана обняла меня и небрежно поцеловала. – Не завидуй. Иногда бывает, что везет другим, а не тебе. Это нужно принять и пережить.

Легко сказать! Мне было так больно и тяжко. Особенно оттого, что Снежана вроде как поддерживает Снегирева, хотя раньше сама его осуждала. Я старался объяснить себе, что у нее нет выхода – их назначили партнерами, она должна подчиняться режиссеру. Не хватало еще, чтобы и ее уволили. Тогда нам вообще не на что будет жить. Но все во мне противилось и бунтовало.

– Пьянство – не выход из положения, – сказала Снежана. – Тебе нужно работать хоть кем-нибудь. Переждать год или два. Может быть, все постепенно забудется и ты снова сможешь поступить в театр.

Год или два показались мне невероятно гигантским сроком. Я не хотел работать никем, кроме как актером. Да я и не умел больше ничего.

– Можно устроиться в клуб преподавать детям актерское мастерство, – предложила Снежана.

– Терпеть не могу детей. – Я увидел, как дернулось ее лицо. Я невольно ударил по самому больному. – Милая, я совсем другое имел в виду.

– Конечно, я поняла. – Она отвернулась к стенке и больше не проронила ни звука. Я видел, как сотрясаются ее плечи, она плакала… – Серафим прервал свой печальный рассказ.

Он отошел к остывшей печурке, подбросил в нее пару деревянных чурок. Огонь весело затрещал с новыми силами. Серафим вернулся на прежнее место, задумчиво взъерошил седую гриву.

– Так мы невольно мучили друг друга. Оба страдали. Я – оттого, что потерял любимую работу, она – оттого, что никогда не станет матерью. Постепенно мы отдалялись друг от друга, становились чужими, поглощенными каждый своим горем. Я продолжал топить тоску в водке. Снежана весь день пропадала в театре.

Вскоре вышел новый спектакль, где она играла на пару со Снегиревым. Я не поехал на премьеру – не мог видеть их рядом. Все больше поведение Снежаны казалось мне предательством. Между нами стали вспыхивать ссоры, я упрекал ее в черствости и бездушии, она отвечала, что из-за меня стала бесплодной. После этих ссор мы подолгу не разговаривали, дуясь и сидя по разным углам.

Так прошел год. За это время я так и не устроился на работу, перебиваясь разными случайными заработками. Снежана содержала нас обоих на свою зарплату, которой катастрофически не хватало. Она похудела, стала неулыбчивой и молчаливой. Как-то, проснувшись после очередного запоя и выйдя на крыльцо, я увидел ее выходящей из машины Снегирева – я сразу узнал темно-синее «Рено». Снежана выпорхнула оттуда, смеясь, и что-то сказала, нагнувшись к стеклу. Потом помахала рукой. Машина уехала, а она направилась ко мне.

– Зачем ты села в его машину?? – Я схватил ее за руку. – Ты с ума сошла!

– Пусти, больно! – Она вырвала руку и ушла в дом.

Я бросился за ней, потеряв контроль над собой. Кричал ей, что она шлюха, проститутка, предательница. Она молчала, доводя меня до еще большего бешенства.

– Как ты могла позволить ему себя подвозить? – пытал я ее.

– Как? – Она обернулась ко мне. В глазах был гнев. – По-твоему, я должна после спектакля тащиться сюда на автобусе, который ходит раз в час? У меня нет денег заправить машину! Все, что я зарабатываю, уходит на нашу еду. И на твою водку, будь она неладна.

Это было правдой, и я сник. Мне нечего оказалось возразить. С тех пор Снегирев стал частенько подвозить ее в Плацкинино. Я смотрел в окно, как она выходит и прощается с ним, и скрипел зубами от бессильной ярости. Так не могло продолжаться долго. Я уже предчувствовал конец, просто не хотел себе признаваться, что потерял Снежану.

Однажды, когда я в очередной раз напился и стал обзывать ее шалавой, она не выдержала. Схватила чемодан, побросала в него вещи, выскочила во двор. Вид у нее был решительный, и я струхнул.

– Куда ты на ночь глядя?

– Серафим… – Она стояла и смотрела на меня. Губы ее дрожали, но она не плакала. – Серафим, послушай. Я так больше не могу. Нам нельзя оставаться вместе. Наша любовь умерла. Я ухожу.

– Куда уходишь? – спросил я упавшим голосом.

В этот момент я понял, что не могу ее потерять – она для меня дороже всего, даже театра и потерянной работы.

– К Николаю ухожу. Он любит меня. Готов обо мне заботиться. Я ведь не лошадь, чтобы пахать на износ и браться за любые роли, чтобы только не умереть с голоду.

Я бросился к ней, попытался обнять. Она оттолкнула мои руки.

– Снежка, милая, не уходи! Ну прости меня! Не бросай меня. Я не смогу без тебя!

– У тебя было достаточно времени, чтобы попытаться все исправить. А теперь я слишком устала. Пусти, я пойду.

– Куда ты пойдешь? Ночь. Кругом лес. Возьми хоть машину.

– Нет. Машину оставь себе. Она позволит тебе не пропасть хоть какое-то время, пока ты не образумишься.

Я молил, хватал ее за руки, но она все равно ушла. Одна, пешком через лес! Наутро я поехал в театр. Я не был там больше года, думал, мне будет тяжело войти в стены, бывшие для меня такими родными, но нет, сейчас мне было все равно. Я думал только о Снежане, о том, как ее вернуть.

Я наткнулся на них почти сразу. Они стояли в фойе и болтали. Она и Снегирев. Он был неузнаваем – отлично одетый, подтянутый, с гордо поднятой головой, красиво уложенными волосами. Лицо его сияло, глаза блестели. Он увидел меня и нахмурился. Сдвинул брови, сжал губы. Я подошел к ним и как можно спокойней произнес:

– Снежана, я за тобой. Идем прогуляемся, пока не началась репетиция.

– Прости, но я никуда не пойду, – сказала она.

– Но ведь ты же не можешь вот так взять и бросить меня. – Я старался изо всех сил не сорваться на крик, даже кулаки стиснул. – Идем выйдем отсюда.

– Ты слышал, она никуда не пойдет, – сказал Снегирев. Голос его звучал уверенно и твердо.

– Тебя, гнида, не спрашивают.

Он улыбнулся.

– Можешь ругаться, оскорблять. Вон охранник идет, тебя сейчас вышвырнут отсюда.

К нам действительно шел охранник, который куда-то отлучился на пару минут. Я понял, что сейчас последует безобразная сцена и меня вытолкают из театра взашей. Я не хотел, чтобы Снежана стала свидетелем этого.