— И к чему стесненье, милый? — промурлыкала она, уже зная, что я попался. — Готовься и вооружись. Выхватывай нож и иди сюда. Ты же и слова не можешь вымолвить, бедняжка.

Я не только и звука издать не мог, но и с мыслями было не очень. Мелькнула догадка, что, наконец, нашелся самый лучший способ умереть, но голова с мыслишками мне сейчас была без надобности. Про нож она, конечно, смеялась, зная, что руки мне понадобятся для иного, да уж и наготове оружие…

Я шагнул к ней. Волшебным образом красавица оказалась в моих руках, взлетела ровно в меру и обхватила меня ножками. Мы прижались к пустому прилавку… Помнится он звучно скрипел, а тело девы алчно извивалось. Всё… кроме подавляющего все и вся глубинного удовольствия, ничего я не помню. Я был как двигатель «Ноль-Двенадцатого» запущенного на «самый полный». Даже не знаю, сколько миль-минут мы проскочили на всех парах, наверное, немного, котел был готов взорваться…

…Мой вопль она зажала поцелуем. Чувствуя, что издыхаю от счастья, я расслышал отзвук истошного скрипа прилавка — боюсь, мы порядком расшатали весь рыночный ряд.

Странно, что пост стражи в двадцати шагах от нас не пробудился и не выскочил во всеоружии.

…Ее язык неспешно выскользнул из моего рта:

— Славный мальчик. Ты уже в разуме?

— Да, — сказал я, вероятно, сильно преувеличивая.

Все механические сравнения в данной ситуации едва ли оправданы: бешенный разгон, стремительный ход и гудок, задушенный несравненным поцелуем, ничуть не убавили давления в моем котле. Обнимая столь чудесное создание, перебираешься в отдельную, тайную область конструирования реальности и ничего с этим не поделать.

— Пойдем со мной, — шепнула она, не спеша размыкать объятия своих рук и ног.

— И как ты меня убьешь? — простонал я, зная, что ответ не имеет ровно никакого значения.

— Глупыш, ты же знаешь, что ты не из жертв, — засмеялась она мне в ухо.

Да, и это я тоже знал. Ну, наверное, знал.

Она снизошла на грязную рыночную землю, но не отпустила мою шею. Кажется, ощущение плотно прижатого тела пьянили меня даже больше того стремительного рейса.

— Пойдем, мой интересный, — пропела она.

Не было даже тени той неловкости, что неизбежно возникает в подобные моменты жизни. Бывало, я краснел до боли в висках, вскакивая с кровати, не важно, платным ли случалось краткое пристанище любви, или невзначай бескорыстным. Сейчас же я шел за немыслимым хищным созданием, наплевав на то, что штаны мои развязаны, и ночь холодит, но не остужает мою жаждущую плоть. Кажется, уже обе мои половины утеряли неверную шкалу ограничений.

— Как тебя зовут? — пробормотал я.

— Рэд. Не забудь, красавчик, просто Рэд…

Ее убежищем оказалась ниша под фундаментом мясной лавки. Мы вкатились в низкую нору, устланную коврами.

— М-рр! — заурчала моя пленительница, накидываясь…

Беззвучно взвыв, и закатывая глаза к сводам норы, я выпутался из штанов и шире раскинул ноги — Рэд ни отпускала меня ни на миг, алчущий рот всасывал беспощадно и сладостно, жаркая тугость горла почти переваривала меня, и я был готов спятить от блаженства.

— Ну, расскажи, откуда ты такой голодный и узорчатый? — учуяв, что я больше не выдержу, она прервалась и ласково оглаживала мои бедра, испятнанные шрамами.

Я знал, что изуродован Болотами навсегда, но чувствовал, что нравлюсь ей своей чуждостью и нечеловечностью. Вернее, наоборот, привлекаю своей сродственностью не-человека, способностью терпеть большее и… и… О, боги, дайте же мне выдержать!

— Не спеши и не сдерживайся, — проворковала она, еще туже и чаще облизывая-возбуждая меня. — Ты куда сильнее, чем думаешь…

— Не уверен, ой…

Я ощутил, как начинают шевелиться ее локоны — темно-багровые и блестящие они обвивали мои бедра, ласкающе проникали между ног. Тугие, гладкие как шелк, они вкрадчиво сдавливали, заставляли судорожно вибрировать мою плоть. Стеная, я обхватил ладонями прекрасную голову, пряди немедля обвили мои запястья, просочились между пальцами. Рэд притягивала меня, я притискивал ее, мы слились плотнее некуда. Ее движения и путы гривы стали еще жаднее. Я втиснуд хищную голову в свои бедра, пытаясь задушить обольстительницу. Но она не могла задохнуться, как и я не мог умереть от опустошения, пусть и выплескивая одну бесконечную волну за другой…

…Мои вопли экстаза превратились в хрипы, а ее пальцы все еще выдаивали из меня кипяток желания, язычок, ставший длиннее и изменивший цвет на малиново-розовый, все снимал и снимал пену с клапана. Котел во мне отнюдь не стравил давление, внутренний жар лишь повысил градус, но мозг, не в силах совладать со столь противоречивыми процессами, молил о пощаде.

— Постой, я уже лишь выть могу!

— Слабенький, слабенький почти как человечек, — задразнила меня Рэд, все же ослабляя ласки.

Она, наконец, позволила стащить с себя платье, оседлала мои бедра и закинула руки за голову.

— И как я, Почти-Человечек?

— Несравненна! — на редкость искренне признал я.

Локоны слабо шевелились вокруг ее головы, темно-рубиновый шелк прядей обвивал предплечья, умножая и чередуя серебро украшений с этими живыми браслетами. Улыбка играла на приоткрытых и испачканных губах, глаза светились той оранжевой краснотой расплавленного, только что разлитого по формам и лишь начавшего остывать металла. Безупречный овал лица, тонкая грациозная шея… Груди… о, юной, но весьма налитой формы, они казались венцом удивительного набора украшений. И намеком на иные возможности прекрасного существа: ниже прелестных тугих полушарий шли парные знаки татуировок — каждая пара на абсолютно своем, пусть и чуждом человеческой природе, месте. Эти маленькие рисунки-намеки — рисунки ли? — так и притягивали взгляд и мои ладони. Но мы раз мы решили казаться людьми…

— Хитрец, — Рэд улыбалась, наслаждаясь моим восхищением. — Так желаешь оставаться в мыслях человеком, жалкий полукровка?

— Еще бы! Но только не сейчас, — заверил я, желая одного — пусть пересядет повыше.

Она охотно выполнила невысказанное пожелание. Мы покачивались на мягкости ковра, и хотя я регулярно конвульсивно вцеплялся в бархат подушек и покрывал, появилась возможность беседовать. Хотя, к счастью, и право прерывать разговор у нас никто не отнимал…

Я рассказал о себе и о Болотах. Распускать язык с любой женщиной, а уж тем более со шлюхой — полное безумие. Но Рэд не была шлюхой — она-то совершенно иное — природная даркша, живущая в норе и лакомящаяся чересчур похотливыми горожанами. Она — изящное создание Города, и я — полукровка