чёлки, звонким голосом и с практичностью. Стала в семье за старшую, так как мать их неожиданно тихо умерла. Схоронили. Братья на похоронах очень плакали.

Как раз накатили тут свободные времена, и пошло по ветру районное хозяйство. Стали новые люди вокруг деревни участки выкупать и дачи строить богатые. А Райка, подмяв под себя растерявшихся близнецов, назначилась прорабом на тех стройках. Братья набирали в бригады работяг-гастарбайтеров и возились с бумажками. Райка командовала.

Стоя под лесами, орала вверх, сложив руки рупором:

– Рахим! Ты чего, туды-ялды, раствор бросил?! Посохнет, я твоей башкой отколачивать буду! Мамед, да скажи ему, он по-нашему не петрит ни черта. А ты, Ашотик, слезай, доску привезли!

Одновременно она отмахивалась от Лёхи, пихавшего ей в руки какие-то квитанции и растерянно бубнившего про сроки. Бумаги рассыпались, падали в грязь. А Райка периодически покачивала стоявшую тут же коляску, в которой мирно спал сын Вадик.

Но дома при всём при этом строились.

Райка чётко знала по именам всех работяг. Потому как и селила их всех у себя. На Пастушихином участке продолжался бардак. Только теперь это был бардак деловитый.

Дом Пастухов стоит в самом центре деревни, так вот тогда появились посреди деревни странные обитатели. Они сидели между забором и дорогой на корточках, нахохлившись в каком-то неуверенно-замёрзшем положении, и покуривали. Так Раины жильцы проявляли уважение к хозяевам, даже на участке не курили. Деревенские обходили их стороной, не понимая, здороваться или нет, потому что всех путали.

По выходным от участка Пастухов плыл запах баранины и плова.

– Вот и не воруют вроде… Да опять не слава Богу, – вздыхали соседи. – Басурман в деревню напустили…

Слово «басурмане» звучало отчуждённо и уважительно. Не нравилось никому это нашествие. Но его как-то сносили: «понаехали не от хорошей жизни, да всем работа нужна, да дети у них, опять же, как не понять…»

* * *

А вот следующую затею Пастухов деревня не переварила. Взбунтовался народ.

Дело в том, что в деревне отродясь магазина не было. И в его отсутствии имелся свой смысл. Продукты, конечно, приходилось ходить закупать в совхозе, но зато и выпивка – за три километра, кому надо – дойдёт, но дистанция необходимая, оберегающая мужиков от беспредела. Автолавка ещё приезжала раз в неделю, но, опять же, закупаешься у всех на виду, народ лишнего разгула не допустит. Так и жили.

Организовать кооперативный ларёк на главной улице придумала, конечно, Райка. Купила она где-то подгнившую, списанную бытовку. Близнецы, отдуваясь и ворча, долго сгружали её с грузовика, потом пристраивали напротив дома, латали, вставляли в проём стекло-окошко, Лёха порезался. Братья ведь были не очень-то рукастые. Выходила Райка, твердила, что неровно стоит, подкладывали кирпичи… Вечером подкатила «Газель» и что-то загадочное внутрь ларька в темноте заносили. Какие-то коробки.

Наутро ларёк открылся. За стеклом небольшой витрины, плотно прижавшись друг к другу, стояли бутылки водки, бутылки портвейна, бутылки пива, бутылки другой водки, одна жалобная, сдавленная с боков бутыль «Боржоми» и одно непонятное дорогое вино. С краю пристроилась маленькая баррикада из сникерсов, спичечных коробков и нарезного батона в целлофане, который обозначал, что хлеб тоже есть.

Торговал Митька. В окошечке еле умещалось его круглое сонное лицо. Устал он уже с этой затеей…

И понеслось.

К середине четвёртого дня все неустойчивые мужики запили накрепко. Загудели прочно. Сначала по домам разносили. Потом, чего уж поврозь, у ларька встречаться начали. Так как баб своих остерегались, то, докупив «горючее», уваливали в овраг. Кто-то там так и осел, а которым не хватило, те к ларьку вернулись. У него же и повалились, в ближайшем окружении.

Бабы, озверев от такого беспредела, собрались, посовещались и двинули к Пастушихиному дому. Намерения у женщин были самые серьёзные. Подойдя к участку, бабы встали толпой.

Райка, вся поджавшись, вышла к калитке, предупреждая вторжение на участок и готовясь к скандалу. Обеими руками крепко взялась за штакетины забора.

Из окон дома у неё за спиной выглядывали перепуганные беззвучные гастарбайтеры.

Бабы так и стояли, молча опираясь на лопаты и ломы. Они не с пустыми руками явились.

Длилась тишина. Получалось неприятно.

Сквозь расступившийся народ вышла вперёд староста Маруся, подошла вплотную к забору, лицом к лицу с Райкой. Тихо сказала:

– Как будет? Мы разберём? Или сами управитесь?

Рая прищурилась, открыла было рот, чтобы начать, да так и осталась. Бабы молча зашевелили инструментом. Молчание в женском коллективе обещало очень плохое продолжение.

Райка закрыла рот, потупилась. Махнула рукой да и пошла к дому.

– Ну и мы пойдём, бабоньки, – спокойно скомандовала Маруся.

Уже у дверей Рая отвела душу, рявкнув на торчавших в окнах работяг:

– Что уставились, басурмане? Вам тут не телевизор, не поле этих… чудес!

К ночи, когда всех павших посреди деревни мужиков разобрали по домам, шла я мимо злополучного ларька. Витрина была уже заколочена досками. А из-под досок пробивалась узкая полоска света. Доносился приглушённый разговор. Митькин голос оправдывался, Райка всё наезжала. Потом Митька что-то тихо забубнил, забубнил… И вдруг зычно раздался Райкин возглас:

– Да ты, как я погляжу, лицемер!

Было что-то от Древнего Рима в этой фразе.

В ларьке стихло. Я представила себе лицо Митьки, с открытым ртом осмысляющего такое высказывание. На том ссора и закончилась.

А на следующий день ларька уже не было. Только вытоптанный прямоугольник среди травы напоминал о том, что он тут стоял.

Жизнь потекла по-старому.

* * *

Райкино прорабство понемногу налаживало семью. Появились даже свои «Жигули». Поначалу Райка никого не пускала за руль и страшно собачилась с братьями. Потом уж катали все. Дом тоже подновили, сняли старый шифер и рубероид, возвели четырёхскатную крышу, крытую металлом, как у людей. В окне под коньком появилась белая тюлевая занавесочка. И старый забор перед домом стал как-то ровнее смотреться.

Дальше беда случилась. Райкин шестилетний сынишка Вадик подхватил какую-то инфекцию, стал слабеть, вянуть. Поначалу не разобрались, потом заметались, в район, в больницу. Что-то вроде менингита у него нашли. Рая всё перекладывала его из одной больницы в другую. Возила туда-сюда лекарства, деньги, термосы с протёртой едой…

Не вытащили. Умер мальчик.

На похоронах братья с обеих сторон поддерживали Райку под локти. А она крепко стояла. И, чуть приоткрыв рот, смотрела прямо перед собой. Не плакала.

С тех пор навалилась на Раю «сухая тоска». Так это в деревне называют, когда человек без слёз и без водки горюет, всухую.

Ходила она тихая. Не плакала, не кричала, не выпивала. Только лицом чёрная стала. Сохла Райка. Пропал её звонкий