— София?! Что ты тут делаешь, черт возьми… Ой! Да, конечно… Понятно. М-м, спасибо, но… э-э, я… Погоди. Сейчас вернусь. Помогу. Извини… черт…

Полусонная Марта вытаращила глаза — кто бы мог подумать, что София затеет уборку. И заметно расстроилась от того, что упустила шанс укрепить свой статус прекрасной хозяйки. И смутилась собственным голым видом, обрадовалась — ей не придется возиться самой, — но более всего изумилась. Эмоции захлестывали ее одна за другой, а потом, сплетясь, потрясли до основания.

Она попятилась из кухни, бормоча на ходу:

— Вернусь через минуту. Только оденусь. Да, э-э… конечно. Я помогу.

София выгнула бровь, предвкушая, как она при удобном случае заведет с Джеймсом разговор про татуировку, затем закрыла горячий кран и достала с полки кофейник Редчайшее зрелище обнаженной Марты настолько ее развеселило, что она даже не поленилась вытащить из цветочных горшков, гордости Марты, размокшие бычки, воткнутые в землю бывшим бойфрендом.

Когда Марта вернулась — скромно облаченная в чистые джинсы и выглаженную футболку, — София протянула ей чашку с кофе. Марта смущенно улыбнулась и с благодарностью взяла чашку, несмотря на то что уже три года не пила кофе по утрам. Минут десять девушки трудились почти в полном молчании, затем София осведомилась, намерен ли Джеймс подняться и оказать посильную помощь. Марта ответила, что у него болит голова и он не в силах пошевелиться. Обе одновременно потянулись к ручке громкости на си-дипроигрывателе, и Рэй Кудер запел на несколько делений громче. Джеймс отлеживался — в надежде, что его бывшая и нынешняя любови отыщут способ поладить друг с другом. Чего он не предвидел, так это того, что они используют его в качестве боксерской груши в стремлении утрамбовать неровное начало их взаимоотношений. Глупец. Когда часа через полтора он наконец встал, Марта и София смеялись и шутили, как старинные подруги. София была особенно мила с Мартой, потому что выдала ей кое-какие неприглядные секреты Джеймса, втайне надеясь приблизить таким образом разрыв этой парочки. Марта отвечала любезностями, потому что расположение Софии пойдет на пользу ее отношениям с Джеймсом. Классическое поведение бывшей и нынешней: каждая лезла из кожи, пытаясь манипулировать другой с целью упрочить свое положение при оспариваемом любовнике, и лишь Джеймс остался в проигрыше. Не то чтобы девушки этого не понимали, но считали, что так ему и надо. Валяясь в постели в такое чудесное утро, он заслужил стервозный расклад.

Спрятав в шкаф последнюю чашку, София собралась уходить.

— Спасибо, я отлично провела время. Джеймс бывает иногда ужасным идиотом. Разве можно хотя бы на пять секунд оставлять старую и новую подружку наедине, когда не знаешь, что у них на уме. И за вчерашнее отдельное спасибо. Век не забуду. А сейчас мне, пожалуй, пора, пойду наводить порядок в своей берлоге.

Марта удержала ее:

— Это тебе спасибо, София. Послушай… я давно хотела улучить момент, чтобы поговорить с тобой с глазу на глаз. Хочу кое о чем тебя спросить. Если ты, конечно, не возражаешь…

У Софии заныло сердце: а ведь все так хорошо начиналось! Почему бы им не ограничиться подтруниванием над Джеймсом, ведь нет лучше способа сохранять видимость дружбы. Но Марта опять превратилась в добродетельную паиньку. Серьезный вид социального работника, озабоченно нахмуренный лоб — складки, словно трамвайная линия, — успокоительно прохладная ладонь на предплечье Софии. И тошнотворно понимающий взгляд.

София отодвинулась от Марты.

— Знаешь, мы отлично пообщались, прибрали и все такое. Но, видишь ли, мы с тобой толком не знаем друг друга, и не лучше ли все оставить как есть. Хорошо повалять вместе дурака, но вряд ли мы обе хотим и дальше измываться над Джеймсом, правда?

— Я не о Джеймсе хотела поговорить, София…

— А я не этого боялась. — София тряхнула головой. — Знаю, о чем ты хочешь меня спросить, на твоей профессионально озабоченной физиономии все написано. Но я не хочу говорить ни о себе, ни о ребенке, понятно? Ей-богу, Марта, это не твое дело. И не Джеймса, его это никак не касается и, уж поверь, никогда не касалось. Его сперма так себя не ведет.

— Да, я знаю, что ребенок не Джеймса, а теперь окончательно в этом убедилась. Но не о нем и не о ребенке… хотя, возможно, опосредованно и о ребенке тоже… Я хотела тебя спросить, вчера вечером…

Софии надоело играть в лучших подружек:

— Ради бога, Марта, скажешь ты наконец, чего тебе надо?

Марта глубоко вдохнула, положила на стол кухонное полотенце, подняла глаза на Софию.

— Даже не знаю, как начать…

Софии хотелось двинуть ей.

— Ну?

Марта кивнула, словно подбадривая себя.

— Ладно. Тот парень, с которым ты танцевала вчера вечером…

— Что?

— Тот человек. Он часто бывает с тобой, держится позади. Кто он? — Марта опустила голову, нервно потирая руки, потом вновь вопросительно, с тревогой уставилась на Софию: — И чем он занимается?

Марта — ясновидящая. С детства. Она видит, как звучит голос. Настроения незнакомых людей отливают неоном в темноте. Марта с легким сердцем предпочла бы ничего подобного не видеть. Она занимает себя работой, чтобы ничего не видеть, — чистит, моет, готовит и суетится без продыху, только бы не слышать звуков, не видеть очертаний. Она не в состоянии просто сидеть и слушать, звуки оглушают ее. Людей вроде Софии Марта обходит за много километров, особенно женщин вроде Софии, — Марте невыносима мысль, что и ее могут счесть такой же свихнутой. Марта не желает слыть шизанутой, хотя нередко она именно так о себе и думает. Она терпеть не может женщин, наслаждающихся своей скандальной славой, она маскирует свой страх рассуждениями о большой политике и важными словами. Не то чтобы ее политически корректное рвение было показным, но Марта стала вегетарианкой, не потому что убийство животных ради прихоти богатеньких обитателей Запада искажает истинные общественные ценности. Она стала вегетарианкой, потому что ей было ужасно жалко ягняток. В тринадцать лет политические ценности ее не волновали, Марта чувствовала боль маленьких ягнят. Каждый раз, когда клала в рот приправленный мятой, тающий на языке кусок Куда благоразумнее обрядить сверхчувствительную душу в политические цвета, чем открыто признать себя чокнутой. Куда приятнее быть просто хорошей, правильной девушкой, которая всем стремится помочь, хотя бы в малом. Из соображений того же благоразумия она устроилась на работу в систему заранее утвержденных планов. Ни вины, ни ответственности, рвущийся ввысь взгляд придавлен стопками фотокопий в трех экземплярах.

Марту сомнительная слава не прельщает. Марта наслаждается полным отсутствием внимания к своей особе. Оттого что она видит слишком много и увиденное сбивает ее с толку, Марта мечтает только об одном — закрыть глаза и обнаружить за ними темноту, как у всех. Единственное, чего Марта хочет от жизни, — выглядеть заурядной. И быть нормальной. Но Марта не нормальна, отнюдь, хотя, видит бог, она старается. Старается сильнее, чем многие. Одевается так, чтобы не привлекать к себе внимания, ведет себя так, чтобы не вызывать интереса. Татуировка — другое дело, это личное, метка на теле, отгоняющая ненужное знание, все отвратительное, что может просочиться в голову. Татуировка — персональный амулет, нарисованный на теле, ее защита. Марта предпочитает смотреть в пол, скрести старый линолеум до дыр, только бы не поднять голову и не увидеть то, что она способна видеть. Она делает, что может, в личной и политической жизни, признает, что польза от ее трудов смехотворно мала, и отключает сознание при первой же возможности.