– Некто Мордвинов Анатолий Степанович, полковник в отставке. Так, по крайней мере, он сам себя называет. Вот он-то и является носителем реальной угрозы. Видишь ли, собственной службы безопасности как таковой в «Спецтехремонте» нет. Пропускной режим обеспечивает обыкновенная вневедомственная охрана, в спецчасти сидит человек, который занимается закрытой документацией, и этого, в общем, достаточно: в конце концов, их производственная база – это просто ремонтный завод, на котором разбирают на запчасти и режут на куски танки, давным-давно распространившиеся по всему миру почти так же широко, как автомат Калашникова. Определенная степень секретности обеспечивается скорее по привычке, чем в силу необходимости, красть оттуда нечего, кроме инструмента, да и тот чересчур громоздок… Короче говоря, собственное гестапо там просто не нужно. Иное дело – полигон. Формально это просто не совсем обычное загородное домовладение, а по сути… Ну, ты на месте сам разберешься, что он представляет собой по сути. Охраняется это место по-настоящему, секреты там хранить умеют, и Мордвинов занимается режимом на объекте всерьез, причем по собственному почину, с удовольствием и так эффективно, что другой начальник службы безопасности Кулешову просто-напросто не нужен.

– Энтузиаст? Да, это скверно.

– Это не просто энтузиаст, это гораздо хуже. Вот послушай, что нам удалось о нем узнать…

Глеб посмотрел в окно, за которым медленно, словно нехотя, сгущались неторопливые дождливые сумерки, опустился в свободное кресло, закурил и стал слушать, что людям Федора Филипповича удалось разузнать об отставном полковнике Мордвинове. По мере того, как недолгий рассказ генерала продвигался к финалу, брови благодарного слушателя поднимались все выше, собирая кожу на лбу в изумленную гармошку.

* * *

Анатолий Степанович Мордвинов, одетый, по обыкновению, так, что его можно было принять за пленного нацистского солдата, стоял, привалившись плечом к шершавому бетону стены, и курил, пуская дым в длинную горизонтальную амбразуру. В амбразуре была установлена старая немецкая стереотруба с великолепной цейсовской оптикой: поодаль, угрожающе выставив наружу длинный, одетый в ребристый кожух хобот, тускло отсвечивал вороненым металлом крупнокалиберный станковый ДШК. Пулемет стоял здесь исключительно для антуража, но снаряженная патронами калибра 12,7 лента была заправлена в казенник: хозяин любил, чтобы все было по-настоящему или, как минимум, выглядело как настоящее.

В амбразуру Мордвинов не смотрел, поскольку и так, не глядя, превосходно знал, что именно там увидит. Снаружи от подножия насыпного вала и до затянутого туманной мглой лесистого горизонта распростерлось бугристое, изрытое воронками, исполосованное гусеницами, испятнанное купами кустов и островками леса пространство полигона. Дождя не было, но с самого утра на землю лег туман, сквозь который очертания предметов виделись смутно, как сквозь тонкую папиросную бумагу. Снаружи в амбразуру тянуло сырым холодком с запахами опавшей листвы и грибной прели, откуда-то доносился раскатистый стук бьющего длинными очередями пулемета, накладывавшийся на хриплое, прерывистое рычание танкового двигателя.

Обширное, почти голое помещение наблюдательного пункта расположилось на верхушке земляного вала, в толще которого, надежно защищенный ею от случайных попаданий, притаился особняк Кулешова. Из холла сюда можно было попасть лифтом или по винтовой лестнице, обнесенный металлическими перилами колодец которой виднелся в дальнем углу. Стены были до половины обшиты пластиковыми, под мореный дуб, панелями, выше которых не наблюдалось ничего, кроме серого железобетона со следами аккуратной, дощечка к дощечке, деревянной опалубки. Сергей Аркадьевич, разумеется, предпочел бы пластику натуральное дерево, но обращенные на три стороны света амбразуры НП не закрывались даже зимой, а ежегодно приглашать плотников для замены испорченной обшивки он не хотел – не потому, что жалел денег, а потому, что не выносил присутствия в своих владениях постороннего быдла. «Узок круг этих революционеров, страшно далеки они от народа», – было сказано о декабристах. Происхождение у Сергея Аркадьевича Кулешова было самое что ни есть народное, и, видимо, именно поэтому он старался держаться от народа как можно дальше – если получится, то еще дальше, чем те чудаки, что без малого двести лет назад устроили заварушку на Сенатской площади.

Сергей Аркадьевич сидел за столом почти в центре помещения, свободно развалившись на складном стуле с парусиновым сиденьем. На плечи его был накинут кожаный реглан, добытый на армейском складе вещевого довольствия, где с неизвестной целью – надо думать, на случай войны и всеобщей мобилизации – по сей день хранилось обмундирование, пошитое еще до нападения Гитлера на Советский Союз. В свободное время Сергей Аркадьевич целиком отдавался своему увлечению. Правда, по полной форме он одевался редко, лишь во время костюмированных военных игр со стрельбами и танковыми боями, но, когда здесь, за городом, нужно было надеть что-нибудь немаркое или, как сейчас, набросить что-нибудь для тепла, чтобы не просквозило, с удовольствием прибегал к услугам своего военного гардероба.

Из забранной легкой металлической сеткой шахты в углу послышалось низкое гудение, сопровождаемое ритмичным металлическим громыханием, и вскоре над бетонным полом, как вылезающий из-под земли гриб-дождевик, показалась чья-то голова. Сходство с дождевиком усиливалось тем, что волосы на этой голове имели незапятнанно-белый, без малейшего намека на рыжину, цвет. Сквозь них просвечивала розовая, как у молочного поросенка, кожа, и Кулешов вспомнил, что среди здешней обслуги, кажется, есть один альбинос – неплохой механик-водитель, а в остальном, если верить Мордвинову, ноль, пустое место, не таящее в себе ни угрозы, ни какой-то особенной пользы.

За головой последовали плечи, а потом и все остальное. Поравнявшись с полом, платформа лифта остановилась; беловолосый парень, держа в одной руке поднос, другой открыл затянутую проволочной сеткой дверь и, подойдя, опустил свою ношу на стол. «Альбинос принес поднос», – подумал Сергей Аркадьевич.

На подносе стояла серебряная фляга, с которой соседствовали две стопки того же металла и блюдце с нарезанным лимоном. Когда альбинос переставлял все это богатство с подноса на стол, Кулешов заметил, что ладонь у него исцарапана, как после драки с кошкой, а подняв взгляд, увидел синяки под обоими глазами и уже поджившую, но все еще опухшую нижнюю губу.

– Что у тебя с лицом? – снизошел он до разговора с обслугой.

– Канаву не заметил, – зачем-то посмотрев в сторону амбразуры, где, покуривая, стоял Мордвинов, ответил белобрысый механик-водитель. – Влетел на полном ходу и – мордой об рычаги… Думал, мозги через нос выскочат.

– С танком что? – недовольно, с тревогой спросил Кулешов.

– Да ничего, что ему сделается? – ответил вместо альбиноса Мордвинов. – Это ж ИС, а не «фиат»! Движок после ремонта обкатывали, вот и вышел карамболь. Но волноваться не о чем, как влетел, так и выбрался – своим ходом, без проблем. Одними красными соплями обошлось.

– Ну, красные сопли на рычагах – дело обыкновенное, – успокоившись, с видом знатока изрек Кулешов. – Осторожнее надо быть! Понял? – Белобрысый кивнул. – Тогда свободен. Кстати, о танках, – снова повернувшись к Мордвинову, спохватился Сергей Аркадьевич. – Все забываю спросить: что там с этим нападением на райцентр? Ты разобрался, что к чему?