конфликтом с нашими войсками… – он ссыпал зубочистки в изящный, антикварный футляр, старого серебра:

– Милая вещица, – заметил Эйтингон, – и даже с гербом. Графов Сечени, кстати. Я в хорошем настроении, Иван Александрович, – Эйтингон откинулся на спинку стула, – потому что с окраины города к нам везут бывшую графиню Сечени, а ныне мадам Гольдберг. Она пыталась бежать, вместе с музыкантами. Она все расскажет, она женщина, а не волчица, как пани Штерна… – едва увидев наспех записанные дежурным данные паспортов, Эйтингон отдал распоряжение о немедленном аресте всех троих:

– Музыкантов мы не тронем, а с мадам у нас состоится приватный разговор… – он вспомнил темные глаза Гольдберга, – если она будет упрямиться, месье Монах овдовеет во второй раз… – дверь приоткрыли, Эйтингон добавил:

– Увидимся с ней после блинчиков. Это что-то особенное, Иван Александрович, я имею в виду блинчики… – он обернулся.

Это были не блинчики. Местный офицер переминался с ноги на ногу:

– Звонили с заставы, у купальни Сечени, – на неловком русском языке сказал он, – у них случилась перестрелка… – Наум Исаакович оттопырил губу:

– Моцарт геройствовал перед девушкой. Черт с ним, пусть катится на запад, нам нужна только графиня Сечени… – он, нетерпеливо, прервал венгра:

– К делу, кого они арестовали… – офицер, облегченно, ответил:

– Сюда везут графиню Сечени. То есть, она говорит, что она графиня… – отпустив дежурного, Эйтингон, наставительно заметил:

– Главное, никуда не торопиться. Скоро мы увидимся с мадам Гольдберг… – Серов допил вино: «А Рыжий?». Эйтингон отмахнулся:

– Он нам больше не нужен. Он не пойдет на предательство, даже ради семьи… – Серов закурил: «Как и вы, товарищ Эйтингон?». В комнате повисло молчание. За окном слышался шум моторов грузовиков, распоряжения, на венгерском.

Ничего не ответив, Эйтингон потянул к себе внутренний телефон: «Несите кофе и блинчики».

Пошевелившись, Феникс застонал. Исцарапанная щека лежала на чем-то влажном, прохладном. Неподалеку слышался размеренный шум, голова невыносимо болела. Он приподнял веки, вокруг царила темнота. Поморщившись, он попытался вспомнить случившееся:

– Цецилия выстрелила, без моей команды. Она торопилась пробиться к машине, хотела уехать отсюда, со мной… – он не успел догнать девушку:

– Венгры услышали выстрел и начали палить, форд рванулся с места… – он знал, кто стоял у автомобиля:

– Цецилия мне рассказала, по дороге. Ее паспорт мы сожгли, в тоннелях. Настоящая графиня Сечени, она вышла замуж за проклятого Монаха… – Феникс поднес руку к голове:

– У меня контузия, но легкая. Я опять вернулся в будапештские подземелья… – он ощупал испачканную, замшевую куртку:

– Вроде бы, я не ранен, а если ранен, но легко… – он провел пальцами по старому шраму, от пули Монаха:

– Сорок второй год, когда я распорядился сжечь Мон-Сен-Мартен. Еще один мерзавец, ушедший от меня… – он подозревал, что в машине его никто не успел заметить:

– Но даже если и заметили, меня никто не узнает. Цецилия никогда не скажет, кто я такой, на самом деле… – синий алмаз неприятно колол шею:

– Кольцо я не потерял, но Цецилию, кажется, арестовали… – он заставил себя встать на четвереньки. К горлу подступила тошнота, но рвоту он сдержал:

– Нечего расслабляться… – Феникс нащупал в кармане куртки браунинг, – мне надо освободить Цецилию… – золотая, инкрустированная перламутром, зажигалка, неожиданно, не потерялась в неразберихе. При свете газового огонька он проверил пистолет:

– Полностью разряжен, – он сунул оружие на место, – мне надо озаботиться боеприпасами… – сигареты тоже остались целыми. Подобравшись к стене, он услышал шум воды. Феникс бросил взгляд на еле видный кружок света, из открытого люка канализации:

– Я далеко отполз, даже с контузией. Я не забыл, как вести себя в партизанских боях, если можно так выразиться… – он понял, что лестница, ведущая наверх, сломана:

– Поэтому госбезопасность меня не преследовала… – он устало закурил, – они посчитали меня мертвым. В форде, скорее всего, сидела малышка Вальтера, эта самая Майер. Она нам понадобится, нельзя выпускать ее из вида. Но сначала надо найти Цецилию… – Феникс поднялся. Он шел, пошатываясь, к центру города, немного жалея, что не привез на подмогу Рауффа. Он напомнил себе, что Вальтер тоже выполняет важную миссию:

– Он с Шуманом в Египте, обучает тамошнюю службу безопасности. Если евреи атакуют страну, а они атакуют, у Вальтера прибавится работы… – остановившись, он подышал. Тошнота прошла, в голове прояснилось:

– Надо добраться до повстанцев. Даже если я наткнусь на доктора Горовиц, жидовка меня не узнает. Они, наверняка, собираются атаковать управление госбезопасности, на проспекте Андраши. Я уверен, что Цецилию отвезли именно туда. Опыт уличных боев у меня большой… – он усмехнулся, запекшимся ртом, – я сделаю все, что угодно, но моя девочка вернется ко мне… – отряхнув куртку, сжав кулаки, Феникс пошел дальше.

Вдыхая промозглый воздух подземелья, он решил:

– Паспорт у меня при себе, но венграм я его не покажу. Вообще, чем меньше следов я оставлю, тем лучше. В Венгрии жило немецкое меньшинство… – он приостановился, – однако коммунисты их депортировали, после войны, и я не знаю венгерского языка… – Феникс пробормотал:

– Максимилиан Алоиз Мария Флориан Себастьян… Австриец приехал искать родню, он беспокоится за их судьбу. Депортации случились десять лет назад, но в Венгрии остались немцы. Коммунисты не выпустили из страны квалифицированных рабочих и ученых. Придумаю себе местных родственников. Я сражался в вермахте, оттуда у меня военная выправка и нужные навыки…

Впереди капала вода. Добравшись до подтекающей трубы, Феникс смыл с лица кровь и грязь. Под глазом набухал синяк, он сверился с часами:

– Я быстро очнулся. Русские не тронут Цецилию. Главное, чтобы она молчала о Холланде, иначе они заинтересуются женой нужного им человека. Но моя девочка ничего о нем не скажет… – серые глаза Цецилии, при упоминании ее мужа, подергивались льдом:

– Я его ненавижу, – чеканила девушка, – он изнасиловал меня, принудил выйти за него замуж, и восемь лет продержал взаперти. Я надеюсь, что больше никогда его не увижу… – облизав губы, Феникс закурил:

– Не увидит. Никто больше не встанет между нами, никогда. Но надо быть осторожным, я нужен Цецилии, нашей девочке, Фредерике, я нужен Адольфу… – до него донеслись отдаленные отзвуки стрельбы:

– Нашлись повстанцы, очень вовремя… – выбросив сигарету, он стал пробираться дальше.

Дьёр

В распахнутой двери гаража, на облупленной табуретке, стоял переносной радиоприемник:

– С вами радио «Свободная Европа»… – захрипел мужской голос, на немецком языке, – слушайте трансляцию из Вены. Передаем новости из охваченного восстанием Будапешта… – автомеханик вытер замасленные руки тряпкой:

– Запад им не заглушить, здесь слишком близко. Правильно ты сделал, что приехал… – он взял у Генрика сигарету, – еще пятьдесят километров, и трубка бы окончательно… – он выразительно повел рукой.

Двигатель форда задымился на полдороге между Будапештом и Дьёром. Тупица сбросил скорость, машина поползла по обочине забитого автомобилями и крестьянскими телегами шоссе. Устроив Цилу на заднем сиденье, перевязав рану вытащенной из багажа сорочкой, Адель перебралась вперед:

– Только не вставайте, – велела девушка, – кровотечение прекратилось, но лучше не рисковать… – Цила лежала на животе. Адель не видела в ране пулю:

– Сами мы ничего не достанем, мы не врачи. Кажется, позвоночник не затронут… – Цила могла двигаться, – а с остальным пусть разбираются в госпитале… – всю дорогу до Дьёра она уверяла Цилу, что ее муж, наверняка, приехал в Вену:

– Маргарита вернется из Лувена, – слабым голосом отозвалась женщина, – и Виллем в городе. Они справятся с девочками, вместе с Тиквой. Ты права, Эмиль полетел в Австрию, мы скоро увидимся… – Цила могла думать только о муже и детях.

В брюссельском аэропорту двойняшки обхватили ее ручками за шею: «Маме не ехать, – строго сказала Роза, – мама нами!». Элиза положила ей голову на плечо:

– Мама в небо… – девочка поводила пальчиком, – высоко, как типца… – Цила рассмеялась:

– Всего две недели, мои булочки. Папа и Тиква за вами присмотрят, а я привезу подарки… – в ее саквояже лежали деревянные куклы, плюшевый медведь, вертящаяся модель карусели.

Каждое лето в Мон-Сен-Мартен приезжал