и бросился бежать, но натолкнулся на солдата, тот резким ударом в подбородок сшиб его с ног, сел ему на спину и выкрутил руки.

Есипова вытащили на дорогу, где лежал и стонал его проводник.

— Куда его? — спросил молоденький лейтенант в длинной шинели.

— В ногу, ниже колена, — ответил кто-то, сидевший на корточках возле проводника.

— Я б его не тронул, но он в карман полез, а там у него, товарищ лейтенант, лимонка была, — будто оправдываясь, сказал кто-то стоявший поодаль.

— Глаз у тебя, Казанцев, острый, гранату под полой разглядел. Молодец. А тронул ты его по-божески, мог бы и насмерть, никто бы не взыскал.

— Вы же сами говорили — живьем брать…

— Молодец, Казанцев…

Подъехала полуторка. Есипова посадили в кузов, спиной к шоферской кабине, рядом с ним устроился солдат Казанцев. Сеньковского положили на брезент, и возле него тоже сел солдат. Лейтенант крикнул: «Поехали!» — и уже на ходу вскочил в кабину.

Есипова допрашивали этой же ночью в особом отделе армии, который размещался в подвальном этаже жилого дома. Низкорослый лобастый майор, поднятый с постели, был в мятой, нескладной гимнастерке и меховом жилете, который не сходился у него на груди и животе, волосы его торчали клочьями, он жутко хотел спать, и ему стоило усилий сосредоточиться.

— Скажите, пожалуйста, вашу настоящую фамилию, имя и отчество, — в третий раз вежливо попросил майор.

— Кроме того, что вы узнали из моих документов, я ничего не скажу.

Майор начал писать, его меховая жилетка взъехала ему на затылок, и он сердито ее одернул. Переписав данные с документа, он отодвинул бумаги:

— Может, поговорим просто так?

Есипов пристально, не моргая, смотрел на майора:

— Можете приступать, но учтите, что я не из тех, кто меняет убеждения от мордобития или еще от чего-нибудь в этом роде.

Майор мотнул головой, и из глаз его окончательно исчезло сонное выражение.

— Расскажите, каковы ваши убеждения? — сказал он и сразу спросил: — Или они тоже не подлежат огласке?

Есипов медленно повернул голову.

— Извольте. Я считаю вашу революцию и вашу власть преступным насилием над Россией и русским народом, — ответил он.

— И уверены, что Гитлер вернет России царя-батюшку?

— Царя необязательно, — флегматично возразил Есипов. — От монархии как формы государственного правления человечество ушло вперед.

— Ну что ж, от монархии вы отреклись, это уже кое-что… — устало сказал майор. — А там недалеко и до признания советской власти.

Есипов молчал, только на его бесстрастном лице подрагивал бугорок под глазом.

— Судя по тому, что ваше оснащение состояло из одного пистолета и денег, — ровным, усталым голосом продолжал майор, — ваша задача носила характер организационный. И есть основание предполагать, что как раз вы и собирались организовать свержение советской власти. Это так?

Есипов молчал, не мигая, смотрел на орден майора.

— Хотел бы договориться… — продолжал майор. — Как профессионал с профессионалом. Я работник армейской контрразведки, и, если ваше задание не касалось дел моего участка фронта, мне не хотелось бы зря тратить на вас время.

— Неужели вы верите, что выстоите перед натиском немецких армий? — вдруг спросил Есипов, подняв голову.

— Абсолютно! — ответил майор, и подобие улыбки мелькнуло на его сером лице. — Более того, мы уверены, что свернем шею Гитлеру… в свой час, конечно.

Есипов отрицательно повел головой, в его узких глазах появился насмешливый блеск.

Майор ждал.

— Ясно, что вы шли не ко мне, — продолжал он. — С вашими убеждениями и тем более с вашими деньгами в наших окопах делать нечего. У меня свои дела. Хотите что-нибудь заявить?

Есипов молчал, в его внимательных глазах пропала насмешка.

— Куда же вы меня отправите? В штаб Духонина? — спросил он.

— Простите, не понял. — Майор был молодой и не знал, что в Гражданскую войну штабом Духонина именовался расстрел. Он терпеливо объяснил: — Я отправлю вас дальше, в тыл. Хотя это понятие в нашем городе более чем относительно.

У Сеньковского была раздроблена кость. Когда хирург расчищал рану, проводник потерял сознание и очнулся уже в палате.

— Не отрезали? — спросил он.

— Целый, целый, — ответила сестра. — Не ерзай!

В палате Сеньковского уже ждали особисты — майор, который только что допрашивал Есипова, и старший лейтенант Горяинов. Они сели по бокам около его постели, старший лейтенант положил на колени папку с бумагой, приготовился вести протокол.

— Назовите свою фамилию, — начал майор.

— Сеньковский… Михаил Сеньковский, — ответил проводник. Он хотел приподнять голову, но это ему не удалось. — Рассказывать биографию нет настроения, — говорил он слабым голосом. — В архиве Ленгорсуда имеется дело за номером тридцать ноль два от одна тысяча девятьсот тридцать восьмого года. Там обо мне полная картина. Получил семь лет. Сидел в «Крестах», а в сороковом году был переведен в Великие Луки, где впоследствии и был освобожден героической немецкой армией. Сказана одна правда.

— С какой целью шли через фронт?

— Моя роль вроде овчарки, что слепых водит. Провел, и гуд-бай.

— В каких штатах числитесь?

— Гатчинская спецшкола гестапо. Лыжный инструктор и проводник.

— Сколько провел?

— Этот — седьмой.

— Куда они пошли?

— Ничего этого не знаю.

— В вашей школе начальник штурмбаннфюрер Краус?

— Точно.

— А комендант Владимир Владимирович Смирнов?

— Точно…

— Опишите всех, кого вы перевели через фронт.

На другой день Есипов был доставлен на Литейный в Управление госбезопасности, где им занялся майор Грушко.

После двух допросов Грушко стало ясно, что Сеньковский вел через фронт агента какого-то особого назначения. Но какого? Надеяться, что тот сам скажет это, было бессмысленно. В конце концов, факт его принадлежности к разведке врага мог считаться установленным, и его можно судить по всей строгости военного времени. Но Грушко это не устраивало. На днях начальник управления на оперативном совещании сообщил, что, по мнению товарища Жданова, враг именно сейчас, когда ему не удалось с ходу ворваться в город, будет пытаться нанести удар в спину. Не шел ли арестованный по этим делам? Почему у него ничего не оказалось, кроме крупной суммы советских денег?

Грушко приказал тщательным образом обследовать одежду арестованного. Ночью телефонный звонок поднял Грушко с постели в казарменном помещении. Звонили из тюрьмы — при обследовании куртки арестованного за подкладкой, в вате, найдена записка, аккуратно свернутая и вложенная в конвертик из восковой бумаги. Через час Грушко уже рассматривал эту записку:

«Садовая ул., 25. К/К 1274.12.

Озерной п., 6. К/К 0911.16»

— Вот все, что было на маленьком кусочке бумаги.

Отправив оперативников по адресам, указанным в записке, Грушко поднял с постели специалиста по документации майора Сурмина. Учитывая возраст задержанного и то, что он русский, Сурмин предложил сначала посмотреть историю указанных в записке домов, выяснить, кому