Мое сердце… мое сердце мгновенно застревает в горле. Наконец-то! Не задумываясь, я бросаюсь вперед, забыв про сценарий, и обнимаю шофера.

― Так ты хочешь, чтобы я это прочитала? Утыкаюсь лицом в его твидовую форму — твою твидовую форму. Ткань пахнет метаном, серой и бензином. Потом я отступаю назад и, кивая на страницы, спрашиваю:

― Ты написал про меня фильм?

Вот она опять, эта ухмылка, словно он видит меня голой. Словно он знает, о чем я думаю.

― Прочитать это? Моя малышка Мэдди, да ты это прожила. — Сатана качает рогатой головой. — Хотя, если быть точным, «тебя» не существует.

Его руки в крагах раскрывают манускрипт.

― Смотри! — приказывает он. — Здесь каждый миг твоего прошлого! Каждая секунда твоего будущего!

Мэдисон Спенсер, по утверждению Сатаны, не существует. Я не больше чем фиктивная героиня, которую он изобрел тысячи и тысячи лет назад. Я его Ребекка де Винтер. Я его Джен Эйр. Все мысли, которые у меня когда-либо появлялись, вложил в мою голову он. Каждое слово, какое я когда-либо сказала, написал за меня он.

Он дразнит меня своим сценарием, сверкает желтыми глазами:

― У тебя нет свободы воли! Никакой свободы. С начала времен ты делаешь только то, что я задумал!

Мной манипулировали со дня моего рождения, утверждает он, направляли так же изящно, как Элинор Глин располагала героиню на тигровой шкуре для романтической ночи с арабским шейхом. Ход моей жизни управлялся не менее эффективно, чем нажатие на ноутбуке клавиш Ctrl+Alt+Madison. Все мое существование было предопределено, зафиксировано в сценарии, который он протягивает мне для просмотра.

Я отступаю назад, не согласная с этой ерундой. Я отказываюсь в это верить. Но если Сатана говорит правду, то даже мой отказ уже там записан.

Выгибая колючие брови, он самодовольно заявляет:

― Если у тебя есть храбрость и ум, то это потому, что я так захотел. Эти качества — подарок от меня! Я сам потребовал, чтобы Ваал тебе сдался. А твои так называемые «друзья» работают на меня!

Гитлер, Калигула, Иди Амин — он утверждает, что все они мне поддались. Вот почему мое вступление во власть произошло так быстро. Вот почему Арчер подзуживал меня бороться.

Я отказываюсь верить.

― С чего мне тебе верить? Ты… отец ржи! — выпаливаю я.

Сатана запрокидывает голову, сверкает желтыми зубами под оранжевым нёбом и кричит:

― Я Отец Лжи!

Ну и ладно, оговорилась, фыркаю я. И вообще, если он на самом деле отвечает за каждую мою реплику, то сам и запорол эту строчку диалога.

― Это я дал твоей матери известность! Я дал твоему отцу состояние! — ревет он. — Если тебе нужны еще доказательства, слушай!

Он открывает сценарий и читает вслух:

― «Вдруг Мэдисон почувствовала смятение и ужас».

Так и есть. Я действительно чувствую смятение и ужас. Он читает:

― «Мэдисон тревожно оглянулась на приятелей в поисках поддержки».

Я действительно крутила головой, пытаясь высмотреть Бабетт, Паттерсона и Арчера. Но они уже залезли в «линкольн».

И да, я знаю, что такое «паника», «учащенное сердцебиение» и «приступ тревожности», но я не уверена, существую ли я вообще, чтобы все это ощущать. Вместо умной тринадцатилетней толстушки я могу оказаться плодом воображения Сатаны. Пятнами чернил на бумаге. Трудно понять, изменилась сейчас моя реальность или только мое восприятие — но все как будто пошатнулось. Все хорошее безнадежно испорчено.

А ведь в своей занудной манере Леонард пытался меня предостеречь. Возможно, что реальность именно такова, какой он мне ее описывал: Демон = Даймон = Муза или Вдохновение = Мой Создатель.

Вчитываясь в страницы своего сценария, Сатана довольно хмыкает:

― Ты моя лучшая героиня. — Он расплывается в улыбке. — Я так горжусь тобой, Мэдисон! У тебя врожденный дар заманивать души на вечные муки! — Он грустнеет. — Ведь меня все ненавидят. Никто мне не доверяет. — Он смотрит на меня чуть ли не с любовью, в его козлиных глазах дрожат слезы. — Вот почему я создал тебя…

Ты там, Сатана? Это я, Мэдисон, и я тебе не Джен Эйр. Я никакая не Кэтрин Эрншо. А ты? Ты уж точно не писатель. Ты мне не хозяин. Ты просто морочишь мне голову. Если бы кто-то и написал про меня, то это были бы Джуди Блум или Барбара Картленд. У меня есть уверенность в себе, решимость и свобода воли. Во всяком случае, я так думаю…

Я все-таки не стала брать своих штурмовиков и монгольские орды на сбор конфет. Уже не знаю, могу ли я им доверять, завоевала ли я их в честной борьбе. Кроме того, в «линкольн» помещается ограниченная компания, и что бы там ни говорила моя мама, иногда свита слишком велика. В последний момент выяснилось, что я не могу взять с собой усики Гитлера, потому что Тиграстик их слопал. Тогда я решила оставить кота в аду, чтобы он случайно не выкашлял фашистский комок шерсти кому-то на порог. Так и вышло, что от двери к двери ходили только мы: Арчер, Эмили, Леонард, Бабетт, Паттерсон и я. Мертвый «Клуб „Завтрак“».

Правда, я все равно надела пояс короля Этельреда Второго, кинжал Влада Третьего и меч, которым Жиль де Рэ убивал детей. Эмили, нарядившаяся в сказочную принцессу, надела бриллиантовый перстень графини Батори.

Леонард договорился выменивать у всех «сахарную кукурузку».

Сначала мы отправились в город, где раньше жил Арчер, где дома выстроились в линии вдоль улиц, заполненных живыми детьми. Хотя, возможно, некоторые были мертвыми и, как мы, вернулись, чтобы пару часов поностальгировать. Клянусь, на долю секунды мне показалось, что я вижу Джонбенет Рэмси в чечеточных туфельках с блестками; она помахала нам рукой.

Когда толчешься в этой стае юных мародеров и костюмированных хулиганов, как-то не по себе становится от того, что я знаю: часть из них погибнет нетрезвыми за рулем. Маленькие чирлидерши и ангелы заболеют булимией и умрут от голода. Гейши и бабочки выйдут за мужей-алкоголиков, которые забьют их до смерти. Вампиры и матросы просунут шею в петлю, будут заколоты самодельными кинжалами в тюремных бунтах или отравлены медузами во время чудесного отпуска на Большом Барьерном рифе. А везучим супергероям, вурдалакам и ковбоям старость принесет диабет, инфаркты и слабоумие.

На веранде одного кирпичного дома дверь открывает мужчина, и мы хором кричим:

― Конфеты или смерть! — Прямо ему в лицо.

Раздавая нам шоколадные батончики, он восхищается волшебным костюмом Эмили, нарядом Марии Антуанетты на Бабетт, Паттерсоном в роли греческого пехотинца. Когда его глаза останавливаются на мне, мужчина осматривает полосу кондомов «Хелло Китти», обернутых вокруг шеи. Кладя батончик в мою измазанную кровью руку, он говорит: