Меня так вдохновило ее предложение, что я сразу ожила и почувствовала себя намного лучше, чем минуту назад.

— Замечательная мысль! Так я и сделаю. Утром первым делом побегу к капитану. Он человек надежный, и на него можно положиться. — Минерва ничего не сказала, но расплылась в довольной улыбке. — Знаешь, я такая трусиха, не то что ты, — пожаловалась я, доверительно склонив голову ей на плечо. — У пиратов не так уж плохо, и я почти привыкла, но от некоторых вещей меня до сих пор в дрожь бросает. А ты смелая, тебе все нипочем!

— Никакая я не смелая, — вздохнула она, сжимая поручни и глядя прямо перед собой. — Я тоже боюсь, и не меньше твоего, поверь. Но когда мы бросаемся на абордаж, я стараюсь внушить себе, что передо мной враги, которые хотят захватить меня и снова продать в рабство. Тогда меня охватывает ярость, я забываю страх и дерусь, как бешеная.

Минерва надолго замолчала, словно раздумывая, что бы еще сказать, но когда я вопросительно взглянула на нее, лишь сладко зевнула и предложила пойти досыпать, иначе утром все из рук будет валиться, а нам еще палубу драить.

Я в точности последовала совету подруги и на следующий день нанесла визит капитану. При виде сказочной красоты рубинов глаза Адама изумленно расширились, но просьбу мою он выслушал без комментариев и при мне запер камни в свой личный сейф.

Первое время мы с Минервой почти не расставались и держались друг друга, но постепенно научились самостоятельности, заняв в команде каждая свое место, наиболее соответствующее индивидуальным способностям и пристрастиям. Конечно, я не могла похвастаться такими же достижениями, как она. Минервой восхищались все поголовно — от безусых юнцов до покрытых сединой и шрамами морских волков. Она обучалась незнакомым навыкам с такой поразительной быстротой, словно море было ее родной стихией.

Гибкая, ловкая, легконогая и цепкая, она ни в чем не уступала опытным марсовым, отдавшим морской службе не один десяток лет. Ей ничего не стоило пробежаться по рее, повиснуть на ногах вниз головой и свернуть или распустить нужный парус. У меня дыхание перехватывало и желудок начинал вращаться, когда Минерва бесстрашно разгуливала по канату, натянутому на головокружительной высоте, а вот мужчин ее невероятные прыжки и рискованные трюки приводили в дикий восторг, что в немалой степени способствовало укреплению ее авторитета в команде. Она вообще легко сходилась с людьми и в мужской компании никогда не терялась. Охотно смеялась над их незамысловатыми шутками, пропускала мимо ушей непристойные выражения, а в ответ на грубость или двусмысленный намек умела так отбрить неосторожного нахала, что у того потом всю ночь уши горели. Очень скоро она стала для них, что называется, «своей в доску». В детстве я тоже была такой и верховодила вместе с Уильямом шайкой уличных мальчишек, но люди с возрастом меняются, и теперь я старалась держаться в стороне от мужских сборищ. Как ни старалась я не подавать виду, слыша за спиной смешки или сальные остроты в свой адрес, румянец на щеках выдавал меня с головой, что вызывало очередной приступ веселья у балагуров и зубоскалов. Правда, ко мне они тоже относились с уважением и даже некоторой опаской, поэтому сильно не донимали, но подарили дружбой и допустили в свой круг на равных только Минерву, что меня вполне устраивало. Впрочем, нашелся среди них и один негодяй, ставший ей злейшим врагом, но об этом чуть позже.

Уверившись в недюжинных способностях девушки, Винсент всерьез взялся за ее обучение, что повышало, по сути, неофициальный статус Минервы до мичманского уровня. Он учил ее вязать морские узлы и разбираться в снастях, управляться с парусами и пользоваться компасом. Она все схватывала на лету, и вскоре Кросби перешел к счислению и картографии, навигации и штурманскому делу, посвятил прилежную ученицу в тонкости обращения с буссолью, астролябией и секстантом [43] и научил ориентироваться по звездам.

Хотя Винсент посвящал занятиям с Минервой львиную долю своего свободного времени и они часто оставались наедине, вел он себя с ней исключительно по-братски, как будто начисто позабыл о том, что она женщина, а он мужчина. Минерва же, я уверена, не забывала об этом ни на миг. Она открыто восхищалась его обширными познаниями в морском деле, дерзостью и отвагой в бою, отдавала должное упорству и трудолюбию, позволившим мулату-полукровке занять достойное место в команде, более чем наполовину состоящей из белых, но смущалась, заливалась краской и со смехом отворачивалась, стоило мне намекнуть, что Винсент, помимо всех прочих достоинств, сложен, как греческий бог, и столь же красив. Кросби, в свою очередь, не уставал нахваливать Минерву за выдающиеся успехи в учебе и щедро делился с нею всем, что знал и умел сам.

Повышенное внимание и забота, которыми окружил ученицу старший помощник, нравились далеко не всем, но в особую ярость приводили они нашего юнгу Чарли, прежде ходившего у Винсента в любимчиках. Никто, естественно, не воспринимал всерьез угрозы и проклятия, которые бормотал себе под нос или цедил сквозь зубы прыщавый, нескладный и вечно надутый пятнадцатилетний подросток. На него просто не обращали внимания, а то и вовсе не замечали, как не замечают порой микроскопическую течь в трюме ниже ватерлинии, забывая о том, что со временем она может доставить не меньше неприятностей, чем пробоина от пушечного ядра.

Пока Минерва изучала основы кораблевождения или лихо скакала по вантам и реям, я выполняла куда более прозаические обязанности: корпела над бумагами, помогая Бруму и Пеллингу приводить в порядок отчетность, или ассистировала в лазарете доктору Грэхему. Многолетняя практика и необыкновенная чуткость выработали у последнего уникальное свойство зрить прямо в корень, ориентируясь подчас по едва уловимым и одному ему заметным симптомам телесного или душевного расстройства. Закончив возиться с пациентами, он, по всей видимости, счел необходимым уделить толику профессионального внимания и моей скромной персоне.

— Скажи мне, Нэнси, — внезапно заговорил Нейл, оторвавшись от ступки, в которой усердно толок деревянным пестиком что-то зеленое и пахучее, — тебя устраивает жить одной жизнью с пиратами? О подружке не спрашиваю — она, на мой взгляд, всем довольна и даже счастлива, — но буду признателен, если поделишься своим мнением на сей счет.

— Я живу одним днем и стараюсь не думать о том, что случится завтра, — немного перефразировала я слова Минервы.

— В самом деле? — хмыкнул хирург. — И долго еще ты собираешься вести такое бездумное существование?

— Разве у меня есть выбор? — пожала я плечами.

— Спрошу иначе, — усмехнулся Грэхем. — Тебе нравится такая жизнь?

— Как вам сказать? К опасностям я вроде бы привыкла, к работе тоже. — Я непроизвольно скосила глаза на свои руки, сплошь покрытые цыпками и мозолями, удрученно вздохнула и добавила: — Боюсь, правда, что в таком виде мачеха меня на порог не пустит.

— Что же тогда тебя так тревожит, девочка? Не считая того, что вас обеих тоже повесят вместе со всеми, если поймают, конечно, — коротко хохотнул доктор. — Я же вижу, что ты страдаешь. Поговори со мной, вдруг поможет?