– Твоя история не выдерживает критики, – возразил Марк. – Почему тот тип не убил их сразу?

– Потому что у типа наверняка было сценическое имя. Если тебя зовут Роже Буден, ты захочешь сменить имя хотя бы на Франка Дельнера или на другое имя, которое нравится постановщику. Так что тип укрылся за псевдонимом и жил спокойно. Кто догадается, что Франк Дельнер – это Роже Буден?

– И при чем тут его дерьмовый псевдоним?

– Ты сегодня нервный, Марк. Представь себе, что больше чем через год тип сталкивается с Дом-пьером, но уже под своим настоящим именем! Выбора нет, и он убирает их обоих, Домпьера и его приятеля, наверняка посвященного в тайну. Он знает, что Фремонвиль дилер, и для него это очень кстати. Он подкидывает Домпьеру три пакетика кокаина, полиция заглатывает наживку, и дело передают в отдел по борьбе с наркотиками.

– А зачем твоему Будену-Дельнеру четырнадцать лет спустя убивать Софию, раз София его не опознала?

Раскрасневшийся Люсьен нырнул в пластиковый пакет, положенный им на стул.

– Постой, старина,

Порывшись секунду в ворохе бумаг, он выудил из него стянутый резинкой рулон. Вандузлер смотрел на него, не скрывая своего восхищения. Люсь-ену выпал счастливый случай, но Люсьен этот случай ловко заарканил.

– В общем, я был совершенно сбит с толку, – сказал Люсьен. – Дама Рашель, впрочем, тоже. Она разволновалась, роясь в воспоминаниях. Об убийстве Кристофа Домпьера она не знала, и, сам понимаешь, я ей ничего не сказал. В десять часов, чтобы взбодриться, мы решили выпить по чашечке кофе. И потом, это все очень мило, но я по-прежнему думал о своих военных дневниках. По-человечески ты должен меня понять.

– Понимаю, – сказал Марк.

– Рашель де Фремонвиль изо всех сил пыталась вспомнить, куда они задевались, но все без толку, дневники исчезли бесследно. И вот она пьет кофе и вдруг слегка вскрикивает. Знаешь, такое слабое волшебное восклицание, как в старом фильме. Она вспоминает, что ее муж, который очень дорожил этими семью записными книжками, из предосторожности дал их переснять своему газетному фотографу. Потому что бумага там была плохого качества и начинала портиться, крошиться. Она говорит, вдруг, на мое счастье, фотограф сохранил отпечатки или негативы фотографий, с которыми ему пришлось немало повозиться. Дневники писались карандашом, и переснимать их было нелегко. Она дала мне адрес фотографа, слава богу, в Париже, и я поехал прямо к нему. Он был дома, проявлял снимки. Ему всего лет пятьдесят, он работает по-прежнему. Держись крепче, Марк, дружище: у него сохранились негативы, и он их для меня проявит! Кроме шуток.

– Чудесно, – мрачно процедил Марк. – Мы говорили об убийстве Софии, а не о твоих дневниках.

Люсьен повернулся к Вандузлеру, указывая на Марка.

– Он что, и правда такой нервный? Нетерпеливый?

– Когда он был маленький, – сказал Вандузлер, – и ронял мячик с балкона во двор, то с ревом топал ногами до тех пор, пока я за ним не схожу. Только так можно было его утешить. Уж я побегал туда-сюда! И все из-за резиновых мячиков, которым грош цена.

Люсьен рассмеялся. Он снова выглядел счастливым, хотя его темные волосы еще не просохли от пота. Марк тоже улыбнулся. О резиновых мячиках он забыл начисто.

– Продолжаю, – сказал Люсьен, по-прежнему шепотом. – Ты уловил, что этот фотограф иллюстрировал статьи Фремонвиля? Занимался фотографическим обеспечением спектаклей? Я подумал, что у него, возможно, сохранились какие-нибудь снимки. Он слышал о смерти Софии, но не знал о смерти Кристофа Домпьера. Я в двух словах ему рассказал, он понял, насколько это серьезно, и разыскал свое досье на «Электру». И вот, – сказал Люсьен, помахав рулоном у Марка перед глазами, – фотографии! И не только Софии. Фотографии сцен из оперы, групповые.

– Показывай, – сказал Марк.

– Терпение, – бросил Люсьен.

Он не торопясь развернул свой рулон и осторожно извлек из него один снимок, расстелив его на столе.

– Здесь вся труппа раскланивается перед публикой в вечер премьеры, – сказал он, прижимая бокалами углы снимка. – Тут они все. София в центре, в окружении тенора и баритона. Конечно, они в гриме и в костюмах. Но ты никого не узнаешь? А вы, комиссар?

Марк и Вандузлер один за другим склонились над фотографией. Загримированные лица мелкие, но отчетливые. Хороший снимок. Марк, уже некоторое время не успевавший за озарениями Люсье-на, чувствовал, как его покидают последние силы. С путающимися мыслями, теряя почву под ногами, он рассматривал маленькие белые лица на фотографии, но ни одно никого ему не напоминало. Хотя нет, вот этот – Жюльен Моро, молоденький, худощавый.

– Ну конечно, – сказал Люсьен. – Тут нет ничего удивительного. Посмотри еще.

Марк покачал головой, чувствуя себя почти униженным. Нет, он никого не узнавал. Вандузлер, также раздосадованный, поморщился. Однако он ткнул пальцем в одно лицо.

– Вот он, – произнес он тихо. – Но не могу назвать его имени.

Люсьен кивнул.

– Точно, – подтвердил он. – Он. А имя могу назвать я.

Окинув быстрым взглядом бар и зал ресторана, он приблизил лицо вплотную к лицам Марка и Вандузлера.

– Жорж Гослен, брат Жюльет, – прошептал Люсьен.

Вандузлер сжал кулаки.

– Расплатись, святой Марк, – бросил он коротко. – Немедленно возвращаемся в лачугу. Скажи святому Матфею, чтобы, как только кончит дежурство, присоединялся к нам.

Матиас взъерошил свои густые светлые волосы так, что они торчали во все стороны. Его только что ввели в курс дела, и он никак не мог прийти в себя. Настолько, что даже не снял костюм официанта. Люсьен, сочтя, что блестяще справился со своей долей работы, решил предоставить остальным довести ее до конца, а самому заняться другим делом. В ожидании шестичасовой встречи с фотографом и с обещанными снимками первого дневника он надумал натереть воском большой деревянный стол. Этот большой стол в трапезную принес он сам и следил за тем, чтобы первобытные люди, такие как Матиас, или неряхи, такие как Марк, его не пачкали. Вот он и покрывал его теперь воском, поочередно отодвигая локти Вандузлера, Марка и Матиаса, чтобы пройтись под ними тряпкой. Никто не протестовал, сознавая, насколько это бесполезно. Не считая звука от трения тряпки по дереву, в трапезной стояла тишина, каждый мысленно прокручивал в уме последние события.

– Если я правильно понимаю, – сказал, наконец, Матиас, – пятнадцать лет назад Жорж Гослен напал на Софию и пытался изнасиловать ее в ее уборной. Затем он удрал, а Даниэль Домпьер его увидел. София ничего не сказала, подумав, что это был Жюльен, верно? А больше года спустя критик сталкивается с Госленом, узнает его, и тот тут же его убивает вместе с его другом Фремонвилем. Что до меня, то мне кажется, что подстрелить двух человек куда хуже, нежели быть обвиненным в избиении и сексуальном насилии. Двойное убийство – это уж чересчур.