А через месяц разразился скандал. В школе пропали три меховые шапки. Кто-то опознал в воре Сережу.

Из школы Сережу исключили. В детской комнате милиции завели дело. Грозили детской колонией.

Спасли авторитет Бориса и журналистское удостоверение Ольги.

Но все уже понимали – это не конец. Дальше – больше.

Оставалось только готовиться к плохому. Только вот к чему?

А вот тут вариантов было множество. Выбирай, что хочешь.

Только все понимали, что выбор остается за ним. За Сережей.

Елена потихоньку ото всех написала Юре.

Ответ из Владика пришел через два месяца. Юра объяснял, что приехать не может. Потому что полгода на инвалидности – несчастный случай на работе, в порту. Да, был «выпимши», не скрывает. Жизнь такая. Результат – ампутированная правая кисть руки.

Какой уж тут Сережа?

Короче, сами разбирайтесь. Что вырастили, то вырастили.

И еще одно страшное осознание случившегося: и это – их Юра? Умница, красавец Юра. Начитанный и образованный столичный мальчик. Надежда советской геологии. Бывший муж Машки-большой. Отец Машки-маленькой.

Да, кстати, еще муж Ирки и отец Сережи – это так, к слову.

* * *

В тот же год объявился братец Миша. И это был тот самый второй удар.

После окончания военного училища Елена попрощалась с ним на выпускном. Определение по службе Миша получил на Камчатку.

Елена просила его писать, хотя бы изредка. Или сообщить адрес части.

В первые три года пришло три письма – в год по письму. Миша писал коротко и довольно бодро – служба нелегкая, но идет. Живу в бессемейном общежитии, обзавелся друзьями.

На вопрос по поводу устройства семейной жизни ответа не было.

«Стесняется», – подумала Елена.

А когда письма приходить перестали, Елена написала командиру части – обеспокоена, брат не пишет, все ли нормально.

Полковник ответил, что офицер Гоголев служит, но служит неровно. Нарекания имеются, особенно по части дисциплины. Нарекания связаны с «частыми и обильными возлияниями». Но – боремся! Пытаемся перевоспитать. Так как это прямая наша обязанность.

Тогда Елена решила, что к Мише обязательно надо съездить. Выкроить время и деньги и съездить.

Борис ее поддержал, а вот Эля отнеслась скептически.

– Кто он тебе? Брат? Не смеши, ей-богу. Переться в тмутаракань, тратить кучу денег и кучу времени? Чтобы он сплюнул сквозь зубы и послал тебя, сестрицу Аленушку, куда подальше? И поедешь назад оплеванная. Братец Иванушка давно стал козленочком! Давно. Еще при рождении.

Елена понимала, что подруга права. Но совесть скребла, корябала остреньким коготком. Давала ведь обещание Надежде, давала! На смертном, между прочим, одре.

Но, как водится, не собралась. Что-то в очередной раз навалилось, накрыло и…

Говорила себе – потом, как-нибудь. Сначала говорила, а потом перестала – поняла: бесполезно. Что себя обманывать? Легче от этого не становится, только хуже. Эля права – проще вычеркнуть и забыть.

И – забыла. А тут вот и пришло напоминание. Вместе с братцем Мишей.

Комиссованный за пьянку и «потерю облика советского офицера» братец возник на пороге квартиры поздно вечером, почти ночью, с чемоданом в руках.

Глядя на него, Елена поняла все и сразу. Это – не командировка и не отпуск. Это – навсегда. В ее семью и на ее голову.

Пришлось потесниться. Ольга объединилась с Машкой и Еленой, Борис взял к себе Сережу, Никошу оставили на прежнем месте – еще не хватало его трогать!

И начался ад! Миша пил ежедневно. Начинал примерно с обеда. После первой же рюмки становился практически невменяем. Орал, что квартиру оккупировали «эти суки». «Все прибрали и тепленько устроились».

Успокоить его было невозможно. Оставалось одно – ждать, пока он не напьется окончательно и не вырубится в каком-нибудь углу квартиры. Где – непредсказуемо. Иногда он засыпал в ванной, иногда сидя в туалете, и приходилось выламывать дверь. Ломился в «женскую» комнату и в комнату к Никоше. Машку спешно снарядили с вещами к Гаяне в коммуналку.

Боялись больше всего за Никошу. И не напрасно – приступы, которых не было несколько лет, возвратились.

На те пару часов, пока Миша пребывал в отключке, наступало мнимое затишье. С ужасом ждали его пробуждения – еще более страшного и опасного, чем предыдущие коленца.

Покоя не было и ночью. В двери врезали замки, но кого и когда они останавливали?

Не помогало ничего: ни увещевания, просьбы и слезы Елены, ни «мужские» разговоры Бориса, ни требования и условия Ольги. Ничего.

Он, нагло посмеиваясь, объявлял, что имеет право.

– И так сколько лет жировали на моей жилплощади! И все из-за этой дуры-мамаши! А теперь лафа кончилась, граждане и гражданки! – Он издевательски раскидывал руки и отбивал ногами дробь.

Эля сказала Елене:

– Здесь ничего не поделаешь! Даже не бейся! Вспомни про его бабку и дядьев. Остается отравить или задушить. Или ждать, пока подохнет сам. Если все вы не подохнете раньше его. Что, кстати, вероятнее всего.

Елена отмахнулась:

– Ты, Элька, сумасшедшая. Хотя выхода я, честно говоря, не вижу. Вообще.

– А давай его посадим! – оживилась Эля.

– Как это? – не поняла Елена.

– Вариантов множество, надо подумать.

– Не напрягайся, – нахмурилась Елена. – В том, что с ним случилось, есть и моя вина.

Эля вскинула брови и тяжело вздохнула:

– Знала, что ты идиотка. Но чтобы вот так…

А ситуация к лучшему не менялась. И даже совсем наоборот. Братец Иванушка стал притаскивать собутыльников. Это называлось «друзья». Корешки. То двоих, то троих, а то и поболее. Это были, естественно, местные алкаши. «Синяки», как называла их Ольга. Понять, кто из них женщина, а кто мужчина, было сложновато.

Эти «люди» тенями двигались по квартире, пользовались туалетом, ванной и кухней. Не гнушались залезть в холодильник или вытащить из кастрюли, стоящей на плите, кусок мяса – разумеется, руками.

Елена выливала содержимое кастрюли в унитаз, вытирала лужи мочи и выносила продукты из холодильника на балкон в своей комнате.

Потом перенесли в комнату холодильник. Ели теперь не на кухне, а в Никошиной комнате – там хотя бы не было кроватей, поставленных в ряд.

Но и это не спасало. Выветрить запах перегара, мочи и гнили было невозможно. Спать по ночам не получалось – Мишины собутыльники устраивали то спевки, то драки.

Борис часто оставался ночевать на работе. Никоша хлопотал о койке в общежитии университета – койку не давали. Москвич, с прекрасной жилплощадью. Общежитие полагалось только приезжим.