же работу платили рубль 10 копеек[493]. Рабочие, занятие в отраслях с низкой заработной платой, жаловались, когда видели, что другие получают больше, выполняя ту же работу. Однако разница в оплате труда – лишь один из симптомов более масштабных экономических изменений, происшедших, когда рабочие промышленных предприятий взяли на себя все разновидности труда, необходимые для поддержания жизни.

Экономика военных лет являла собой парадокс: по мере того как оборонная промышленность все больше развивалась и совершенствовалась технологически, разница между различными сферами производства стиралась. На заводах занимались всеми видами репродуктивного труда, обычно входившего в круг домашних обязанностей женщин (починка одежды, уборка, приготовление пищи, собирание хвороста для растопки, работа в огороде, ремонт, стирка). Начала размываться граница между сельским хозяйством и промышленностью, между потреблением и производством, столь отчетливая в развитых индустриальных странах. На смену деньгам пришел натуральный обмен, на смену углю – древесина, на смену пищевой промышленности – выращенный на огороде картофель. Мощная индустриальная экономика, сломавшая германскую военную машину, держалась на самых простых и примитивных экономических отношениях. Заводы, подобно крестьянским хозяйствам до модернизации, стали единицами не только производства, но и потребления, заменив семью и дом.

Советская экономика выдерживала огромную нагрузку на пределе возможностей. В декабре 1942 года иркутская администрация выразила недовольство нехваткой продовольствия и материи для рабочих, так и не получивших положенных им тонн мяса, рыбы и жиров из центральных запасов Наркомата торговли. Но, как терпеливо объяснял Любимов, центральные запасы зависели от поставок с других предприятий. Наркоматы легкой и пищевой промышленности не выполнили обязательств перед Наркоматом торговли[494]. Невыполнение ими плана объяснялось просто. Голодные и плохо одетые работники легкой и пищевой промышленности слишком ослабли, чтобы быть в состоянии выполнять производственный план. Рабочие не могли работать, ходить на завод и обратно, добывать дрова, сидя на хлебе и жидкой каше. В конечном счете предел прочности экономики зависел от коллективной энергии всех, кто работал на предприятиях и в сельском хозяйстве. Этой энергии, поддерживаемой отчасти потребляемыми калориями, а отчасти исключительно волевым усилием, оказалось достаточно для победы, но люди заплатили за нее высокую цену.

Глава 4

Нелегальное снабжение: неравенство, уравниловка, черный рынок

В столовых царит полный произвол и воровство. Рабочих обкрадывают два раза. Во-первых, за счет фондов, выделенных рабочим, питаются другие контингенты, и во-вторых, во всех проверенных столовых самым грубым и наглым образом обвешивают рабочих.

Доклад ЦК об условиях на заводах и шахтах на востоке страны[495]

Весной 1943 года Иван Александрович Беднов, ветеран Гражданской войны и рабочий челябинского завода № 62, выпускавшего боеприпасы, написал на ветхой серой бумаге гневное шестистраничное послание в ЦК. Беднов не пытался скрыть свою личность – наоборот, уверенно указал свою фамилию, имя и отчество, домашний адрес, а также название и адрес своего завода, эвакуированного из Ярославля осенью 1941 года. Беднов, уже немолодой рабочий, цитировал знаменитый революционный роман Максима Горького «Мать» и заверял в своей преданности советской власти. Его письмо, состоявшее из нескольких разделов, где последовательно описывались питание, жилищные условия, товары широкого потребления и взгляды рабочих, напоминало официальный отчет о проведенной проверке. Автор письма язвительно обвинял чиновников в воровстве и страданиях рабочих[496].

Условия на заводе, где работал Беднов, мало чем отличались от ситуации на других предприятиях: большинство рабочих жили в землянках за много километров от завода. Бани не работали, а у рабочих не было мыла. Письмо Беднова во многом повторяло негодующие доклады профсоюзных, комсомольских и партийных работников, однако его беспокоил не только дефицит, связанный с условиями военного времени. Он понимал, что лишения неизбежны, но обвинял сотрудников заводского отдела рабочего снабжения (ОРСа) в систематической краже продуктов питания и других товаров, предназначенных для рабочих:

Рабочих, как правило, кормят в столовой один раз в сутки, но чем кормят? Одно первое, которое состоит из ½ литра замученной чем-нибудь воды, называемое супом и больше ничего, потому что руководители ОРС’a кругом проворовались и имеющиеся продукты, как плановые, так и со своего хозяйства растащили и разделили между собою. Полагающиеся продукты и промтовары по карточкам рабочим, как правило, не выдаются вот уже почти год. В столовой, как правило, введена система заменителей, т. е. у рабочего из карточки вырезают крупу, а на обед дают капусту или пареную брюкву и редко, очень редко картофель и то в большинстве своем мороженый и рабочие умирают с голоду и недоедания. Имеется специальная землянка смерти, где люди поголовно больные и умирают по 5–7 чел. в день. Частенько наблюдаются случаи, когда рабочие умирали в цехах и у ворот завода[497].

Всего лишь несколькими днями ранее больной, голодный и изнуренный рабочий добрел до помещения профсоюза, чтобы попросить о помощи. «Рабочий умер у дверей кабинета начальника сектора т. Горохова», – писал Беднов[498]. По его мнению, рабочие питались плохо не только из‐за объективного дефицита, но и из‐за систематического крупного воровства: местные чиновники повернули карточную систему себе на пользу. Беднов был недалек от истины.

В годы войны иерархия карточной системы выстраивалась и перестраивалась посредством трех незаконных практик: самоснабжения, уравниловки и воровства. Многие чиновники усиливали разрыв между разными уровнями иерархии за счет самоснабжения. Пользуясь правом распоряжаться запасами, они создавали элитные столовые, магазины и спецпайки для себя и своих пособников, культивировали блат – открывали тем, кому покровительствовали, привилегированный доступ к запасам, по праву принадлежащим другим. Вместе с тем чиновники перераспределяли запасы, главным образом те, что предназначались для рабочих, чтобы обеспечить продуктами наиболее уязвимые группы населения. Такая форма незаконного перераспределения, известная как «разбазаривание», сглаживала или стирала различия, предусмотренные карточной системой. Наконец, во всех местах, связанных с хранением, транспортировкой и подачей еды, происходили мелкие и крупные кражи. Сотрудники торготделов, работники общепита и все имевшие доступ к запасам или продовольственным карточкам уносили продукты со складов и вокзалов, из подсобных хозяйств, столовых и пекарен. Сотрудники карточных бюро, сборщики талонов и работники типографий подделывали, переделывали, вторично использовали и крали продовольственные карточки. Дефицит способствовал процветанию рынка краденых товаров, а воровство, в свою очередь, истощало ресурсы системы снабжения и усугубляло дефицит.

«Серые» и черные рынки возникали повсюду: на углах улиц, в скверах и у ворот, близ колхозов, во дворах предприятий. Голодные рабочие, воры, покалеченные фронтовики и пенсионеры приходили на рынки, чтобы торговать, дополнить свой скудный рацион и продать краденое. Деньги теряли ценность, и многие предпочитали получать оплату продовольственными карточками, а не рублями[499]. Рынки подпирали карточную систему, способствуя циркуляции товаров в