перед избой, для смелости положив ладонь на медвежий загривок.

– Избушка, сделай милость! Поворотись к лесу задом, а ко мне передом!

Изба не шелохнулась.

– Избушка! Поворотись!

Стоит избушка, стоит как вкопанная! И мох-то на крыше прежний, и потемневшие от времени ставни, и важная жаба под крыльцом. А не пускает!

Йага закусила губу и низко поклонилась:

– Не серчай, родная! Прости неразумную, что обидела! Впусти!

Не то и впрямь изба пошевелилась, не то просто срок пришел – свалился со стрехи ком грязи. Да и все.

– Матушка!

Нет ответа. Уж кому, как не лесной ведьме, знать, что проку в том не будет, но все ж она обежала дом по кругу. Ни с одной стороны входа не было. Медведь заревел, точно хвост ему прищемили, и заскребся в стену. Глубоко входили когти, но лаз процарапать не могли. И кто б знал, что это и поможет! Ставни с грохотом отворились, из окна высунулась лохматая Зорка с метелкой, замахнулась на вредителя:

– Ты мне попорть избу, попорть! Я с табя шкуру-то спущу и коврик сделаю!

Медведь, не иначе как из вредности, прочертил еще борозду по дереву. Пришлось старухе разворачивать избушку да выбегать в дверь.

– Пшел, пшел, негодник! Ну я табе!

– Все нас гонят, никто не приветил, – вздохнула Йага. – Может, хоть ты, матушка, на порог пустишь?

– Ты поглянь! Матушку вспомнила! Неужто нужна старуха стала? Что, хвостом довертелась, пришла помощи просить?

Йага скрестила руки на груди.

– А ты меня во дворе не допрашивай. Пригласи в дом, там и пытай.

– Уж я табя попытаю! – пообещала старуха, но посторонилась. Проходи, мол. – А этот пущай снаружи ждет! Еще вся изба провоняет…

Медведь будто понял человеческую речь, заворчал и почесался об угол, оставив клок шерсти – пометил. Девка же тайком перевела дух и взбежала по ступеням.

Внутри все осталось по-прежнему. Мисы с травами на столе, котелок в печи, сушняк на стенах. Даже вещи, что Йага вынула из сундука, но забирать не стала, так и лежали на скамье. Словно бы и не уходила. Зорка опустилась с ними рядом и положила поверх морщинистую руку. Йага же помедлила не сколько ударов сердца: то ли к столу, то ли остаться стоять? И, наконец, бросилась на колени перед матерью, прижалась теменем к ее ногам. Старуха резко выдохнула через нос, но пригладила дочери волосы.

– Ну? С чем пожаловала? – сварливо потребовала она. – Выгнали али кто обидел и сама ушла? Или рыжий этот твой сбежать попытался, а ты его в медведя?

Йага вскинула на нее круглые глаза.

– Так-то, матушка, ты обо мне думаешь? Что вернулась бы, только если Лихо на шею село?

Старуха поджала губы, и черточки морщин расцвели вокруг рта.

– А коли беды не случилось, так чаго заявилась? Разве я подружка табе или мать, чтобы лясы точить?

К щекам прилил жар. Выбежать бы прочь, хлопнуть дверью! Ведьма стиснула зубы:

– Я к тебе с добром. Серчай, злись, вздуть можешь. Но не гони.

Старая ведьма гордо задрала подбородок:

– Не я табя прогнала. Ты сама от леса отвернулась.

– Так и что же, надо было здесь остаться? С тобой? Чтоб век коротать так же – изгоем, без детей и семьи?!

Крикнула – и осеклась. Мириться же пришла, а сделала хуже, чем до того. Зорка шевельнула сухими губами:

– Была у меня семья. Дочка. Да решила, что я не родня ей боле. Ту, что родила да бросила, выше меня поставила.

– Ты зато от нее не отвернулась…

Йага обняла колени матери, набрала побольше воздуха, пока в груди не заболело, и выпалила:

– Прости, матушка! На целый свет я разобиделась, а должна была богов благодарить за тебя! Ведаю, что для меня ты Посадникову грамоту выторговала. Бранилась, не желала из чащи выпускать, а все одно готовилась.

– Да провались она, та грамота, вместе с молодцем, что ее притащил! – И плюнула на пол, чего за Зоркой уже полвека не водилось.

Отчего-то Йага снова покраснела и спрятала горящие щеки в складках материной юбки.

– Не надо… – попросила она. В самом деле попросила, ибо матушка могла не только пожелать, но и умолить богов об услуге. – Он хороший… Он бережет меня и…

– Видала я, как он табя бережет! Наперво под подолом!

– Матушка!

– А? Разве не права матушка? Разве не тянул тебя рыжий на сеновал?

Йага сдержалась и не заспорила. На сеновал не на сеновал, а в стогу Рьян и правда с ней миловался. И, если совсем уж честно, колдовка не прочь была повторить!

– Он меня защищает, – нахмурилась она. – От злых людей хранит. А добрых в Черноборе тоже хватает! – добавила она поспешно.

Чуть не ляпнула, сколькие выступили за нее на суде, но вовремя прикусила язык. О суде лучше матушке не знать вовсе.

А Зорка пуще прежнего разозлилась!

– Явился, погань северная! Мало мы в войну от них натерпелись! Чтоб ему пусто было!

– Он войну едва застал. И не сражался. Сам от немирья натерпелся.

Старуха издевательски заохала:

– Бедненькай! Натерпелся он! Так натерпелся, что не побоялся в Срединных землях осесть, еще и наших баб портить начал! Помяни мое слово, доченька, с тобой натешится, так боле ты его и не увидишь! Баб сколько? Море!

Йага крепко стиснула кулаки. Перед внутренним взором так и встал Рьян, целующий… а кого, она и не придумала. Ясно, что не ее.

– Не бывать этому, – процедила ведьма.

– А то я не знаю! Еще хорошо, если дите заделать не успеет, а иначе вовсе в подоле принесешь!

Лесовка вскочила и принялась мерить шагами комнатушку.

– Если тебе с милым не повезло, не значит, что всем то суждено!

Зорка схватилась за впалую грудь. Седые космы упали на высокий лоб, хрип вырвался из горла. Поняла! Поняла страшное!

– Влюбилась! – выдохнула она.

Йага так и уронила челюсть.

– С чего бы?

Но матушке видней.

– Нюхом чуяла, что не принесет он добра! Лихо с собой притащил! Отобрал тебя у старой матери! А ты из дому и – шасть! Ох, одинокая старость! Все-то меня бросили, никому-то я не надобна!

– Да ну что ты, матушка?! – Кинуться бы утешать, да почему-то ведьма отошла и села за стол – разбирать мисы с травами. А щеки продолжали пылать. – Никто меня не отбирает! Я сама отправилась мир посмотреть, а Рьян мне помог! Животом рисковал! Он из-за меня снова зверем обратился…

– А туда ему и дорога!

Йага ударила кулаком. Перевернулась миса, заскакала по столу. Пришлось ловить и пригоршнями собирать просыпанное.

– Из-за меня его проклятье сильнее стало. – Йага резко повернулась