Насчет меня все было сложнее. Отчим никак меня не воспринимал. Вернее, лишь, как чужого и ненужного ребенка, а мама, понимая, что перед ним нет смысла играть роль замечательной матери, расслабилась, благодаря чему, дома, за закрытыми дверями, я ощущала ее истинную «любовь».

Да, на людях она все еще была той самой замечательной матерью, а я, наверное, даже будучи ребенком, интуитивно чувствовала что-то и радовалась всякий раз, когда мы шли в гости. Ведь там мама меня гладила ладонью по голове и относилась с такой теплотой. Она играла настолько красиво, что даже я верила. А дома, ширма окутывала сцену и по отношению ко мне начиналась реальная жизнь.

За любую провинность я могла получить. За то, что при других сказала что-то не так или сделала.

Будто в подтверждение этих слов, сознание наглядно развернуло передо мной короткий отрывок воспоминания. Будучи четырехлетней девочкой, я в гостях упала, разбила коленку и долго плакала. Это разозлило маму, но при других она этого не показала. Но потом дома разбила мне нос и заперла на всю ночь в одной из пустующих гостевых комнат с выключенным светом. А я долго ревела в кромешной темноте от боли и страха. Маленькими пальчиками царапала закрытую дверь и звала мамочку. Умоляла выпустить и просила прощения. Раз за разом. Всхлипы навзрыд и вся одежда в крови. Детские страхи могут быть безумнее тех, которые одолевают взрослых, ведь у детей сознание еще хрупкое. Не окрепшее. И этой ночью я поняла, каково это быть растерзанной чудовищами, скрывающимися среди мыслей. Как бы я не умоляла, но мама меня от них не спасла.

Под утро я, согнувшись калачиком, лежала около двери и уже не могла разговаривать. Сорвала голос. Тогда и пришла мама.

«Наревелась? Будешь еще устраивать мне истерики на людях и я буду отправлять тебя сюда. Будешь тут сидеть и истерить» — сказала она и за руку подняла меня с пола, дернув на себя так, что у меня плечо хрустнуло. Я тогда ощущала себя тряпичной куклой, которую бросало из стороны в сторону.

Мама сказала, что я вела себя ужасно. Хорошие девочки не плачут. Поэтому, всякий раз, когда я вновь падала, быстро поднималась и изо всех сил старалась сдержать слезы. Не потому, что было не больно. Я до дрожи боялась опять попасть в ту гостевую комнату. Хоть, все равно, по некоторым другим причинам, она все же вновь запирала меня там.

Мама приучила меня не говорить ничего лишнего. Быть тихой и послушной. Я стала для нее идеальным аксессуаром, с которым мама, высоко поднимая голову, выходила на сцену и там безупречно играла свою роль. Блистала так ярко, что все в восхищении поднимались со своих мест и стоя аплодировали. Браво! Непревзойденно! Мама выходила на поклон, цепко сжимая в наманикюренных пальчиках свой аксессуар и уходила за кулисы, чтобы уже вскоре появиться вновь во всем своем великолепии.

Тщеславие и ложь. Главные атрибуты театра, в котором я жила. А за кулисье полное боли и страха. Правда, лишь для меня. Для Анджело и отчима, мама никогда не прекращала блистать. Они являлись главным спонсором этой актрисы, поэтому для них мама всегда особенно старалась. Благодаря их деньгам она дольше оставалась красивой и могла собрать еще больше восхищенных взглядов.

Временами, полностью забитая я смотрела на весь этот спектакль и молча читала свой сценарий. Делать то, что мне скажут, иначе за кулисами опять получу по лицу. Нет, не по лицу. Мама со временем поняла, что бить нужно по тем местам, которые не видны. Скрыты одеждой. Иначе очередная уже тошнотворная для меня сценка будет испорчена.

Наверное, именно поэтому я с первого же взгляда влюбилась в Чезаре. Он был живым и настоящим. Человек из другой вселенной. Мальчишка со своим миром. Будоражащим и пробирающим от всплесков ранее неизвестных мне эмоций.

Для меня Чезаре был идеальным, но многими он считался искалеченным мальчишкой, которому в будущем ничего хорошего не светило. Разве что жизнь в полной темноте и в отдалении от других, ведь его ритм дня, из-за аллергии на солнце, отличался от того, который все считали нормальным. Благодаря этому он сам обществом считался ненормальным. А искалеченные сломанные актеры в театрах лжи, где все безупречно, не нужны. И я день за днем смотрела на этого мальчишку и понимала, что мне тоже захотелось стать такой же ненужной для этого высокомерного общества, как и он.

Когда я впервые встретила Чезаре, мне казалось, что я вырвалась из душного и медленно убивающего меня театра. Оказавшись на улице, растерялась и испугалась, но там сразу встретила его — моего принца. Он был там, куда меня не пускали. Под бескрайним ночным небом и окутан свежим, прохладным воздухом, которым по-настоящему хотелось дышать. Им упиваться.

«Что ты тут делаешь? Потерялась?»

Нет, не потерялась. Обрела того, кто стал моей свободой. На тот момент только душевной, но такой сильной.

Чезаре показал мне, что такое настоящая жизнь. Без сценариев и заученных фраз. Она интригующая и спонтанная. Когда ты не боишься каждого нового дня, как две капли воды похожего на предыдущий. Не переживаешь, что внешний вид неидеальный, за что тебя могут наказать, и не трясешься в страхе, что, возможно, сказала что-то не так.

Почему-то сознание особенно ясно отображало мне одно воспоминание. Вместе с Чезаре я сидела вечером на капоте его машины в Вилле Бергезе, неподалеку от пункта выдачи лодок, и, буквально утонув в его толстовке, которую мне отдал парень, так как было прохладно, ела лапшу быстрого приготовления. И она была вкуснее всех тех деликатесов, которые готовили повара в доме моего отчима. А еще в этот момент мне казалось, что во всем мире были только мы вдвоем. Неидеальные, но по-настоящему живые и не обращающие внимания на то, что и кто может подумать. Ведь мы живем для себя и друг для друга. Для родных людей, а не чужих и совершенно посторонних. И так хорошо дышать полной грудью. Жить. Просто жить. С нетерпением ожидать следующего дня, новых эмоций и событий. С трепетом думать о том, что когда-нибудь мы с Чезаре вырастем и станем настоящей парой. Он меня обнимет и поцелует. Как же я этого ждала. Всего того, что могло быть между нами.

С Чезаре я поняла, что можно не соглашаться с чьим-то мнением и высказать свое. В конце концов, иметь право выбора. Перечить и сопротивляться, если меня заставляют делать то, чего я не хочу.

Чезаре показал мне меня. Ту, которая была забита и скрыта. Он ее вывел на свет и дал жизнь.

Благодаря этому я стала сопротивляться маме. За это получала еще больше, но, со временем, когда я уже выросла, она хотя бы поняла, что я живой человек, а не аксессуар. Правда, на этом наши отношения закончились. Для мамы я стала никем. Мне даже начало казаться, что она ждала момента, когда мне исполнится восемнадцать, чтобы выставить из дома и обрести новую роль. Матери, которая успешно вырастила дочь и выпустила ее во взрослую жизнь.

И именно в это время из тени выползло мерзкое создание — Анджело.

Он так же жил в театре лжи, но был обласканным любовью своего отца и моей матери, а, так же имея в жизни все, что хочется, он являлся тем, кто чувствовал вседозволенность и порой мне казалось, что брат не знал, что хорошо, а что плохо. Если Анджело чего-то хотелось, значит, это приемлемо. Вот только, он уподобился этому театру и стал его новым актером. Снаружи такой идеальный, а внутри мерзкий.