широкого неровного круга, выжженного чужой и насквозь чуждой человеческому миру волшбой. А перед ними громоздился холм жирного, рыхлого и темного праха. Высотой сажени в три. Всё, что осталось от дома-людоеда и его хозяйки.

Подходить ближе к новоявленному курганчику у Добрыни никакого желания не было. У его спутников тоже – к такой мерзости лучше не прикасаться. Особенно голыми руками. А бой с отступницей, усмехнулся про себя воевода, ему еще долго по ночам сниться будет. В слухи о ярой ненависти прочих яг к этим отщепенкам, продавшимся с потрохами Тьме, Добрыня отныне поверил всей душой.

Как же Охотники с подобными тварями управляются? Гадин-то, оказывается, даже булатная сталь берет с трудом… Алеша – тот про такие вещи теперь должен знать куда больше, чем написано в книжке Ведислава, это уж наверняка… Только не дождется охламон, чтобы Добрыня его расспрашивать начал.

«Я тебе говорил, – вновь укорил Бурушко. – Ты не слушал».

– Ну-ну, не сердись, – Никитич ласково потрепал морду коня, ткнувшегося ему в плечо и почти совсем по-человечески вздохнувшего. – Впредь буду умнее.

В теле ныла каждая связка и каждая жилочка. Под левой ключицей тупо мозжило. Кровоподтек к утру нальется знатный, но им и обойдется, ребра целы – спасибо кольчуге и богатырским мышцам, принявшим на себя силу удара. А вот усталость на плечи Добрыне навалилась пугающая. Воевода не помнил, когда в последний раз в бою так выматывался. Да, с ягой он справился – благо та, долго голодавшая, пустить в ход еще и волшбу так и не смогла, но что будет, если ему встретится противник пострашнее? Как в Сорочинских Норах, где вместо одного врага пришлось драться с двумя…

Тогда Добрыню спасло лишь то, что за три года до побоища ему повезло искупаться в зачарованном омуте огненной Пучай-реки. Или, наоборот, не повезло – тут уж как посмотреть… Окунуться в ее колдовскую водицу – всё равно что со смертью в зернь сыграть, но для него в тот памятный денек кости выпали счастливо, будто судьба ему, молодому дураку, и вправду ворожила. Не это бы, он из подземелий Сорочинских гор живым бы не вышел и в битве, которую там принял, не победил… Так что нечего жаловаться, воевода, ты не раз глядел в очи костлявой и не единожды с ней в поединке еще схлестнешься. А отступница слишком рано обрадовалась богатой добыче, угодившей в ее силки. Вот что значит польститься на кусок шире рта…

– Прову про всё, что с нами тут было, даже заикаться нельзя… – ни к кому не обращаясь, пробормотала Мадина. – Он же, если узнает, с ума сойдет…

Стоявший рядом с Василием Терёшка, которого Казимирович поддерживал под локоть, выглядел и вовсе как на Той-Стороне побывавшим – жалость брала смотреть. Парень уверял богатырей, что оклемался. Но осунулся до того, что на лице одни глаза бедовые и остались. Веснушки, россыпью усеивавшие задорно вздернутый нос и скулы, – и те будто выцвели. Покашливал, то и дело потирал грудь, шатало Терёшку, как соломинку ветром. И всё же повезло сыну Охотника сказочно. Яга ведь не притворялась, когда изумилась тому, что яд парня не убил, а выкарабкаться Терёшке помогли наверняка не ее зелья.

Спасла мальчишку кровь неведомого отца-китежанина.

– Да уж, – усмехнулся Казимирович, покосившись на Мадину. – Твой деверь, государыня, должен нам теперь в ножки кланяться. Шутка ли, от такой гадины его царство избавили…

– Избавил-то, положим, воевода. Ему и честь, ему и славу петь, – поддела Василия алырка. – А кто эту гадину душевной да доброй бабой называл и пироги ее вовсю нахваливал?

Лучше бы она этого не говорила.

Василий судорожно сглотнул, кадык у него дернулся, и великоградец выпустил руку Терёшки. Добрыня и до этого заметил, что побратим нет-нет, да и поморщится страдальчески, словно прислушиваясь к себе. А теперь с лица Казимирович просто позеленел, как весенняя травка.

– Худ ее побери… – простонал богатырь. – Только сейчас дошло… а ведь это ж не пироги были никакие… И не щи с кашей…

Из чего на самом деле могло быть состряпано угощение, которое он наворачивал за столом у отступницы, Василий, видно, представил себе сочно, в ярких красках.

– И не молоко топленое, – с невинным видом продолжила Мадина.

Это Казимировича добило. Отворотиться в сторону он едва успел – богатыря, перегнувшегося пополам, от души вывернуло наизнанку.

Серко снова всхрапнул, тряхнув белой гривой, и заржал. Сочувственно, но, как показалось Добрыне – с той же самой, чуть ехидной укоризной, какая сквозила и в мыслях Бурушки.

А над притихшей поляной вдруг разнеслась птичья трель. Какая-то ночная певунья, притаившаяся в ветвях, неуверенно попробовала голосок – переливчатый, серебряный, разбивший испуганное безмолвие леса, окружавшего «ведьмину плешь», светлым звоном весенней капели. Чем-то Добрыне он напомнил голосок варакушки – синегрудого северного соловья, который великоградец не раз слышал в Малахитовых горах.

– Вася, в седле-то удержишься? – обеспокоенно спросил Добрыня у побратима. И, когда Василий кивнул, обернулся к Терёшке и Мадине: – Лучше здесь не задерживаться. Едем.

Под сапогом опять ломко хрустнула спекшаяся в стекло мертвая трава. Сколько пройдет лет, прежде чем эта поляна оживет?

Но оживет, что-то шепнуло воеводе. Непременно. Рано или поздно.

Одна голова хорошо, а три лучше

Осень в горах ощущалась явственно, особенно здесь, возле самой вершины Бугры-горы. Хорошо хоть в громадных напольных масляных светильниках-чашах трепетал и метался яркий огонь – он и освещал, и согревал. Кругом царила ночная тишина, лишь изредка гудели проносящиеся верхом порывы ветра да позвякивали железом немые люди-стражники, поставленные по обе стороны дверей. Ни мелких служек, ни худов, никого лишнего не должно быть на предстоящей тайной встрече, для которой Огнегор выбрал Зубастую террасу, самую просторную в Громовых Палатах. Часть площадки скрывалась под каменным козырьком, другая же располагалась под открытым небом и с нее открывался вид на раскинувшиеся к востоку земли. Нияде терраса напоминала зёв великана с выдвинутой вперед нижней челюстью, а зубчатые поручни добавляли сходства с клыкастой пастью.

Ведьма со скучающим видом разглядывала искусно обработанные стены с резными колоннами, что поддерживали свод. Каменных дел мастер Ярозор расстарался, не отнять: в пляске огня мудреные узоры оживали и казались шевелящимся кублом змей. К слову, о гадах – задерживается что-то Горыныч…

Нияда поежилась. То, что именно ей поручили встречать столь важного гостя, поначалу льстило, однако теперь в голову закралась неприятная мысль: а вдруг Огнегору просто не хочется мерзнуть, вот старый сморчок и сплавил это дело помощнице? Нет, не может быть!