Осенью 1661 года воеводы Хованский и Ордын-Нащокин потерпели страшнейшее поражение от литовцев при Кушликах. Из 20‐тысячного московского войска удалось спастись не более тысячи воинам, которые укрылись в Полоцке вместе с Хованским и раненым Ордын-Нащокиным. Литовцы, если верить их сведениям, потеряли всего около сорока человек убитыми.

Русские сдали Гродно и Могилев, затем настал черед Вильно. «В этой столице Литвы сидел воеводою стольник князь Данила Мышецкий только с 78 солдатами, – рассказывает С. М. Соловьев. – Сам король осадил Вильну и отправил к Мышецкому литовского канцлера Паца и подканцлера Нарушевича с требованием сдачи, обещая для воеводы и всех ратных людей свободный выход к московским границам с казною и со всем имением. Мышецкий отвечал, что сдаст город, если король позволит ему распродать весь хлеб и соль и даст ему под его пожитки 300 подвод. Король не согласился на распродажу хлеба и соли и обещал дать воеводе только 30 подвод. Тогда Мышецкий объявил, что хотя все помрут, а города не сдадут. Король велел своему войску готовиться к приступу… Но солдаты… схватили воеводу, сковали и выдали королю. Когда его привели к Яну-Казимиру, то он не поклонился: король, видя его гордость, не захотел с ним говорить сам, а выслал канцлера Паца спросить его, какого он хочет милосердия?! “Никакого милосердия от короля не требую, а желаю себе казни”, – отвечал Мышецкий. Его желание было исполнено; перед казнью читали сказку, что Мышецкого казнят не за то, что он был добрый кавалер и государю своему служил верно, города не сдал и мужественно защищался, но за то, что он был большой тиран, много людей невинно покарал и, на части рассекши, из пушек ими стрелял, иных на кол сажал, беременных женщин на крюках за ребра вешал, и они, вися на крюках, рождали младенцев». В 1663 году король Ян-Казимир предпринял грандиозный поход на Московию; то была последняя попытка Речи Посполитой уничтожить извечного соперника.

Армия шла через земли Украины; подобный маршрут имел целью убедить казаков держаться польской стороны. Неожиданно коронное войско застряло под городом Глуховом – расположенным на границе Украины и Московии. Небольшой городок упорно не хотел сдаваться; разозленный король бросил на штурм все свое войско.

«Я не думаю, чтобы когда‐либо войска показали столько образцов доблести, как поляки в этот день в их способах атаки и московиты в своей прекрасной обороне», – рассказывает участник событий француз Антуан Грамон. Защита города была великолепно продумана. «Мы встретились с прекрасною баррикадой позади ворот, с заряженной картечью пушкой, которая била вдоль насыпи, а мушкетный огонь был так ужасен и так верно направлен, что менее чем через полчаса тут были убиты на месте 500 человек, а остальные настолько потеряли боеспособность, что нужно было помышлять об отступлении», – описывает француз участок, на котором он сражался.

Войско Речи Посполитой потеряло около 4000 солдат, более 200 офицеров и отступило. Через восемь дней король повторил штурм, соревнуясь с непокорным городом в упрямстве. Под городскую стену подложили две мины огромной мощности. В образовавшиеся от взрывов бреши устремились поляки. Дальнейшие события описаны Граммоном:

«Уже некоторое число поляков и немецких офицеров вошло в город, отрубив головы всем защитникам брешей, и наши знамена подняты на вершине, – и мы одно время с полным основанием были уверены, что дело кончено.

Но вскоре мы испытали обратное. Губернатор (Дворецкий), бывший человеком, пользовавшимся выдающейся репутацией среди московитов, явившись со всем своим гарнизоном, в один момент отбросил вошедших в город людей и опрокинул их с высоты пролома вниз, а затем, с трудно передаваемой стойкостью овладев брешью, открыл по нашим людям такой убийственный огонь и перебил их такое количество, что пришлось податься и уступить превосходству неприятельского огня, не прекращавшегося нисколько, несмотря на наши восемнадцать пушек, стрелявших беспрерывно по брешам.

Наши потери в людях, по меньшей мере, были такими же, как и в первом деле. И, так как полки оказались сильно ослабленными и оставалось мало офицеров для командования, осада Глухова была снята к великому сожалению Его Польского Величества и всей нации».

После огромных потерь под стенами небольшого городка король не рискнул углубиться на земли Московии. Татарам, бывшим в войске Яна-Казимира, надоели медлительность и отсутствие настоящего дела; они пришли за добычей и ушли за ней на свой страх и риск. Союзникам короля повезло; они вернулись с двадцатью тысячами пленников разного возраста.

«Вот приблизительно употребление из пленных, которое они сделали до момента своего отъезда, – рассказывает Антуан Граммон. – Они перерезали горло всем старикам свыше шестидесяти лет, по возрасту неспособным к работе. Сорокалетние сохранены для галер, молодые мальчики – для их наслаждений, девушки и женщины – для продолжения их рода и продажи затем. Раздел пленных между ними был произведен поровну, и они бросали жребий при различиях возраста, чтобы никто не имел права жаловаться, что ему достались существа старые вместо молодых. К их чести я могу сказать, что они не были скупы в своей добыче, и их крайняя вежливость предлагала ее в пользование всем, кто к ним заходил». И далее француз рассказывает любопытную историю: «Из-за этого однажды случилось довольно забавное происшествие, которого здесь нельзя обойти молчанием. Духовник короля, иезуит по своему званию, случайно вошел в дом татарских офицеров, предполагая, что это дом одного из его друзей (ибо мы все перемешались), и увидел дюжину татар, которые один за другим занимались ухаживанием, немного преувеличенно свободным, за очень красивою черкашенкой, которая находилась в их комнате. При этом грязном зрелище иезуит чуть не упал навзничь и обратился к защите крестного знамения. Знавшие, что он королевский духовник, татары вообразили, что честь и обычаи их нации обязывают их задержать доброго отца и поделиться с ним своею общею любовницей (так как он, видимо, вошел в комнату для того, чтобы воспользоваться ею). Каждый из них хватал его за руки и хотел ему в этом услужить. Но, так как вкусы иезуита не подходили к этому сорту наслаждений, он со всей силы начал кричать на помощь – спасите! Несколько польских офицеров, находившихся случайно неподалеку от дома, прибежали на шум и, узнав от татар, в чем дело, извлекли преподобного отца из этой досадной интриги, так что он не мог упрекнуть себя в нарушении устава своего ордена, который с такою строгостью запрещает сношения с женщинами».

Взяв добычу, предводители татар явились к Яну-Казимиру «проститься и сказали ему, что срок их договора с ним истек и они не могут долее оставаться в армии».

После отделения татарской орды король думал уже не о завоеваниях и новых битвах, а лишь о том, как бы уйти с вражеской территории с минимальными потерями.

Отступление по труднопроходимым местам дорого обошлось полякам. Армия – по обычаю – ужасно голодала; по словам Граммона, «наступил такой сильный голод, что в течение двух дней я видел, как не было хлеба на столе у короля». К Могилеву, как пишет француз, «полки в 800 – 900 человек пришли самое большое в составе 60 или 80, и в истории истекших веков нет ничего, что можно бы было сравнить с состоянием такого разгрома. Было потеряно более 40 000 коней, вместе с легкой кавалерией и обозом, и без преувеличения – три четверти армии. Что касается меня лично, то из бывших у меня шести повозок и шести коней осталась только одна татарская лошадь, которую я нагрузил бочонком водки. Вот какова была развязка кампании короля Польши, в которую он вступил с могущественной армией в 130 000 человек».