Впрочем, польский король не был Дон Кихотом. Он видел церкви Каменец-Подольского, обращенные в мечети, он понимал, сколь опасен враг, и целенаправленно боролся против турецкой угрозы. Во многом стараниями польского короля был образован направленный против турок Священный союз в составе Речи Посполитой, Австрии и Венеции. В 1684 году начались переговоры о присоединении к союзу с Москвой. Ради победы над турками воинственный Ян Собеский был готов договариваться с давнишним соперником, и в 1686 году между двумя государствами был заключен вечный мир, согласно которому Польша уступала Киев. Со слезами на глазах польский король скрепил присягой договор.

«Доброта сердца его была неистощима: он не помнил обид, прощал врагов своих, а друзей любил искренно, постоянно», – так характеризует польского монарха историк Георг Бандке. В то же время король беспощадно подавлял литовский сепаратизм, который рос как на дрожжах. В 1685 году состоялся последний литовский сейм в Слониме; в том же году в Литве был закрыт монетный двор, и с тех пор монету чеканили только с гербом Речи Посполитой.

Яну Собескому приходилось противостоять всему миру: турецкой агрессии, интригам французского и австрийского дворов, своеволию собственных подданных и, наконец, непомерному корыстолюбию и властолюбию собственной жены. Как всегда, государственной казны не хватало на содержание войска, и король щедро жертвовал на дело войны собственные средства. На зимние квартиры войско располагалось в королевских имениях.

Последние три года жизни король, по словам польского историка, «страдал подагрою, водяною и каменною болезнью и чахоткою». Умер последний король-герой Речи Посполитой в июле 1696 года – к радости своих многочисленных врагов.

Наибольшее влияние в Речи Посполитой имела шляхта. По количеству дворянства государство не имело равных в Европе. В Литовском княжестве шляхтичем был каждый десятый. Многочисленные дворяне влачили жалкое существование, жили впроголодь, и от простых крестьян их отличала лишь непомерная гордыня: слово «мужик» являлось для них величайшим оскорблением.

Достаточно было неосторожного слова или движения, чтобы шляхта парализовала работу государственного органа. В «Дневнике Люблинского сейма» (1569 год) описывается, как обсуждалась уния между Польшей и Великим княжеством Литовским: «Так как послы кричали, то маршал стучал палкой. Писарь Кмита сказал: “не стучи палкой” и, вскинув на бок саблю, сказал: “у меня сабля против этой палки”. Маршал вскочил, говоря: “достанем и саблю и все”, и бросил палку. Поднялось большое и продолжительное смятение».

Не лучшим образом влияла на положение в стране демократизация управления страной. Монархи в Речи Посполитой избирались и не обладали наследственной властью. Так как претендентов бывало несколько, то получал трон тот, кто обещал больше прав и вольностей своим избирателям. Очередная смена короля была для шляхты праздником, и они не уставали придумывать для себя новые и новые льготы.

Даже энергичный Стефан Баторий с трудом сдерживал ее аппетиты; ему ценой неимоверных усилий приходилось выбивать налоги во время Ливонской войны, но средств все равно не хватало. Король вынужден был брать ссуды у иноземных монархов и тратить собственные сбережения.

В иные времена поляки предпочитали и вовсе обобрать и довести короля до нищенского состояния. На Люблинском сейме 1569 года они решили привлечь короля Сигизмунда к уплате так называемой кварты – четвертой части доходов со всех королевских столовых имений. Более того, король обязан был признать собственностью государства все свои имения, хотя они являлись его частной собственностью. Некоторое время никто не решался сообщить Сигизмунду «приятную» весть, что его деньги понадобились Польше. Наконец эту миссию исполнил посол Сеницкий. Ошарашенный король покинул заседание сената, едва до него дошел смысл сказанного.

Но в конце концов ему пришлось согласиться на все требования сенаторов. Ограбленный до нитки собственными подданными, Сигизмунд не мог заплатить требуемой суммы. Более того, не нашлось никого, кто бы смог поручиться по финансовым обязательствам монарха, свалившимся на него, словно снег на голову. Дело дошло до того, что, по словам С. М. Соловьева, «когда король умер, то в казне его не нашлось денег, чтоб заплатить за похороны, не нашлось ни одной золотой цепи, ни одного кольца, которые должно было надеть на покойника».

При этом шляхта, если сие не сулило выгод, часто отказывалась защищать собственное отечество, что везде считалось главнейшей обязанностью дворян. Это по ее вине разгромленное в 1651 году под Берестечком казацкое войско смогло возродиться и еще долго терзать Речь Посполитую… Впрочем, послушаем рассказ Станислава Освецима о том, как вели себя его собратья после сражения под Берестечком:

«Король, следуя совету опытных воинов, решился тотчас двинуться за рассеявшимися врагами, чтобы докончить с должной энергией столь неожиданную победу, подавить окончательно врага, ускользнувшего вследствие нашей оплошности, и добиться, наконец, прочного мира в пользу нашей веры и отечества. Желая обеспечить, как можно прочнее, успех этого предприятия, он хотел увлечь в дальнейший поход не только регулярное наемное войско, сильно утомленное и ослабевшее от постоянных трудов, но и дворянское поголовное ополчение. Но лишь только он объявил им это предложение через посредство сенаторов, как вся шляхта, составлявшая поголовное ополчение, подняла вопль, будто явилась она сюда ради прений, а не для военных действий. Но для того, чтобы все сообща стали причастными общему решению, зловредному и ошибочному, они испросили позволение составить совет в “генеральном круге”. Здесь, основываясь на законе, гласящем, что дворянское ополчение обязано защищать отечество только в продолжение двух недель (будто Господь обязан впоследствии все остальное чудом довершить, вместо нерадивых граждан) и прикрывая собственное нерадение формулой закона, они избрали своим маршалом Мартына Дембицкого, подчашия сандомирского, человека велеречивого и популярного, и, подавив более благоразумные голоса, даже сенаторам угрожая саблями, отправили к королю свое решение, в котором, не обращая внимания ни на уважение к его величеству, ни на сохранение собственной вольности, ни на урон Речи Посполитой, заявили такое, будто сеймовое постановление “что дворяне дальше не намерены идти”.

Король и сенат представляли шляхте всевозможные доказательства, что их служба необходима для спасения отечества, наконец, просили и умоляли, чтобы они согласились хотя еще две недели оставаться в походе, или, в крайнем случае, хотя пройти к Старому Константинову, для того, чтобы устрашить врагов молвой о том, что и король, и дворяне, и все войска двигаются против них в поход. Но все эти резоны оставались без влияния, падая, будто на бездушный камень; дворяне увлекались инстинктивной привязанностью к домашнему очагу, торопились к своим женам и тем более стремились возвратиться восвояси, чем более тяготились неудобствами и трудами лагерной, непривычной для них жизни…» Польский патриот Станислав Освецим, несколькими страницами ранее с воодушевлением описывавший победу под Берестечком, теперь в ужасе от настоящего и будущего своей родины: