— Помню, — сказал Со-Пенг. — Между нами была какая-то таинственная связь, невидимая для других. Я мог разговаривать с тобой, не открывая рта, а ты меня слушала, не прибегая к помощи органов слуха.

В манере Лианг сидеть было что-то властное, "духе «янь». Вот так должен был сидеть его отец. Будто это ей принадлежит сам дом, и все в этом доме. Со-Пенг не удивился бы, узнав, что это так и было.

— Ты еще очень молод, Со-Пенг, — сказала Лианг, — но обстоятельства вынуждают меня поведать тебе — надеюсь, не слишком рано — всю правду относительно твоего дара. Тебе он может казаться сейчас даром Божьим, но он может обернуться и проклятием. Использованный во зло — ради зависти, стяжательства, похоти — он обратится в силу зла. Если ты не будешь его контролировать, он начнет управлять твоей жизнью. Ты должен понять, что тебе не дано читать мысли каждого человека, как ты читаешь мои, а я — твои. Ключевое слово здесь «связь»: для этого нужен не один человек, а два. Ты меня понимаешь? — Лианг подождала, пока Со-Пенг не кивнул. — Ты можешь пользоваться своим даром по своему усмотрению, но помни, что он может стать ловушкой для ума, если ты позволишь себе быть слепым к тем фактам, которые тебе открывает твой дар, но которые имеют несчастье тебе не нравиться. Тогда ты начнешь прислушиваться только к тому, что хочешь услышать, а не к тому, что твой дар позволяет тебе видеть и слышать.

По улице, за кирпичной стеной, окружающей садик, протарахтела запряженная лошадью телега, раздались чьи-то голоса. И эти звуки будничной жизни придали словам Лианг особое значение, как черный бархат усиливает блеск бриллианта.

Со-Пенг встал, подошел к стене, уперся руками в кирпичи и обвивающие их ползучие растения. Он начинал понимать, почему ребенком он не любил пользоваться своим даром, чувствуя в нем бремя.

Лианг, поняв, что духу ее сына стало тесно в садике, предложила пройтись по городу. Они вышли на уже заполненную гуляющим народом улицу и до самой гавани не проронили ни слова.

Когда они вышли на набережную Королевы Елизаветы, Лианг ответила на молчаливый вопрос сына.

— Нет, я не могу тебе сказать, куда еду. Скажу только, что мне надо.

Он вспомнил озадачившие его слова матери о том, что ее рассказ о тандзянах был и правдой, и неправдой одновременно. Возможно, и ее отъезд связан с этой загадкой.

Они остановились у железного парапета набережной. Со-Пенг облокотился на него и смотрел на черную воду, в которой отражались огни уличных фонарей.

— Кто такие тандзяны? — спросил он. Лианг улыбнулась: — С чего это ты решил, что я это знаю?

— Потому что, мне кажется, ты знаешь, чем они занимаются.

Отражения фонарей в воде казались призрачными огнями, и в этой мистической атмосфере Со-Пенг не удивился бы, если бы из воды поднялся сказочный покровитель Сингапура мерлион — наполовину земное, а наполовину морское чудовище.

— Я полагаю, — сказала Лианг, — ты слышал разные размышления по поводу моего происхождения. Что я скорее всего малайка, а возможно, наполовину малайка и наполовину китаянка. А может, суматранка. Всякое говорят. Но, по правде сказать, — тут она поглядела на своего первенца, — никто меня здесь толком не знает.

— Даже отец?

Она добродушно рассмеялась:

— Особенно твой отец. У Лианг были три основные характеристики, из которых вытекали все остальные особенности ее далеко не простой личности. Она была щедрой, она была сочувственно настроена к другим, она умела контролировать себя. Много лет спустя, когда он обладал более обширными знаниями, Со-Пенг понял, что эти характеристики можно свести к одному из ключевых понятий даосизма: «Да» — голос Бога.

— Я не имею привычки поносить богов, — сказала Лианг. — И я не порицаю тех, кого считают грешниками. Единственное, что меня волнует, — это мои дети, и прежде всего ты, Со-Пенг, о ком я волнуюсь больше всего.

Маленький мальчик отделился от толпы гуляющих по набережной Королевы Елизаветы людей, подбежал к парапету, сунул голову между железных прутьев и стал смотреть на воду.

— Знаешь, за день до твоего рождения я увидела тебя во сне совсем взрослым, — сказала Лианг. — Я видела тебя, разговаривала с тобой, понимала тебя. Поэтому я в точности знаю, как сложится твоя дальнейшая судьба и какую роль в ней буду играть я.

Тем временем мальчик уже совсем пролез сквозь прутья и наклонился над водой, будто всматриваясь во что-то внизу. Со-Пенг подумал, не увидел ли мальчик сказочного сингапурского мерлиона. Затем он перевел глаза на мать, которая говорила:

— Теперь тебе пришло время обратить всю свою энергию на учение, чтобы к тридцати годам твердо встал на свой путь, к сорока — не имел никаких сомнений относительно мира, к пятидесяти — знал волю неба, к шестидесяти — был готов прислушаться к ней. Чтобы к семидесяти ты был бы способен следовать велениям твоего сердца, идя путем праведных.

Он с удивлением взглянул на Лианг. — Как мне свершить все это?

— Это твое дело, — ответила она. — Но я расскажу тебе одну историю, которая может тебе помочь. Я родилась и выросла в деревне на северо-востоке Китая. Деревня называлась Дзудзи, и там был храм, в котором жили необычные монахи. Они считали себя потомками императора Чи, прозванного историками Терминатором за то, что он фактически один положил конец своей династии Сиа. Это было очень давно, почти две тысячи лет до Рождества Христова, пользуясь европейским летоисчислением. Император Чи свел на нет все хорошее, заложенное преобразованиями, проведенными за 900 лет до него Желтым Императором.

Монахи были не очень озабочены тем, как историки относятся к их полумифическому предку. Они занимались боевыми искусствами под общим названием Тао-Тао, основы которых заложил, как они утверждали, не кто иной, как сам император Чи. Их называли тандзянами, что означает «ходящие тайком».

Тандзяны-монахи не поклонялись никакому богу, если не считать богом императора Чи. Некоторые считали, а некоторые считают и сейчас. Лианг замолчала, будто желая посмотреть, какой эффект произвели на сына ее слова.

— Откуда ты так много знаешь об этих монахах? — спросил Со-Пенг.

— Я их хорошо знала, — был ответ, — потому что жила среди них. — Ее глаза внимательно следили за выражением глаз сына. — Мой отец был тандзяном-монахом.

Они услышали тихий вскрик. Мальчик, который лазил по парапету, поскользнулся и полетел в воду, где предательски спокойная поверхность скрывала сильные течения и водовороты.

Со всех сторон бежали люди, но ребенок был уже внизу. Они отчаянно сигналили лихтеру, стоявшему неподалеку от берега, но до него было неблизко, а по тому, как барахтался мальчик, было ясно, что он не умеет плавать.

Со-Пенг перелез через парапет, приготовившись прыгать в воду, но мать удержала его.

— Слишком опасно, — сказала она, решительно взяв сына за руку.