— Я хочу увидеться с Ежинским. Приватно. Я знаю, что он находится под домашним арестом, но, думаю, вы можете это устроить. Это и будет компенсация.

— Не понимаю… Зачем тебе это… свидание?

И тут Лариса посмотрела на директоршу самым честным из арсенала своих взглядов:

— Зачем? Я потребую от него клятвенного обещания жениться на мне!

И тут Аркадия расхохоталась:

— Раечка, ты сама-то веришь в то, что говоришь?! Заставить морфера!!! Да еще жениться!!!

— У меня нет другого выхода, — скорбно сказала Лариса. — Или Суд Чести и всеобщий позор и огласка, или брак с Ежинским. Фиктивный брак.

Тут директриса успокоилась:

— Что ж ты сразу не сказала, что фиктивный?

— Я думала, вы поймете. Нужен мне Ежинский в качестве муженька, как же! А вот титул его пригодится. И полагающаяся жене доля состояния. Ведь наверняка в их законах решены вопросы о том, сколько каждому супругу в браке полагается движимости, недвижимости и прочей золотой пыли.

— Толково мыслишь, Раечка… Я просто восхищена.

— Приходится, — вздохнула “Раечка”. — Кто еще позаботится о сиротке, кроме нее самой?

— Ладно, сиротка. Этот вопрос мы решим. Ежинский вряд ли будет упираться — Суд Чести и ему не надобен. Вот тебе мое личное разрешение, — директриса подписала какую-то бумажку, — на беспрепятственные свидания с Ежинским. Можешь идти к нему хоть прямо сейчас. Так даже будет лучше.

— Почему?

— Боюсь, эти двое поборников чести, Жупаев и фон Вымпель, весь курорт перебаламутят, не преминут поставить в известность каждого соплеменника и даже человека о проступке Ежинского и о том, что грядет Суд Чести. А нам это надо?

— Не надо, — улыбнулась Лариса. — Только как же я сейчас смогу идти к… арестанту? У меня ведь работа. Обязанности. Смена полотенец там, простыней…

— От работы я тебя освобождаю. На неопределенный срок. По случаю перенесенного стресса. Гликерии о том сообщу лично.

— Вот спасибо! — Лариса прямо расцвела, представив, как скрутит Гликерию приказ директорши. — Так я могу идти?

— Иди, Раечка. Да, только давай договоримся обо всем этом не распространяться.

— Я необщительна, — усмехнулась Лариса. — Разве что Вера… С Верой поделиться можно?

— С Верой можно. — И Аркадия Ефимовна обернулась к портрету. — Вера — это такой человек… Она поймет. Недаром ее портрет в моем кабинете вместо иконы висит…

Эти слова Лариса услышала, уже закрывая за собой Дверь в директорский кабинет. И не придала им особого значения — мало ли кто на кого готов молиться! Может, Вера силой своей известности и авторитета пропихнула Аркадию на это хлебное местечко директорши “Дворянского гнезда”… Ладно, не об этом сейчас. Лариса торопилась. Нужно привести себя в порядок, как следует позавтракать (от овсяного печенья до сих пор ком стоит в желудке). И идти трепетной походкой на свиданьице с будущим муженьком. У которого взамен обручального кольца постараться истребовать похищенный имплантат с ядом.

Бумажка с разрешением за подписью Аркадии Ефимовны действовала безотказно. Двое сурового вида мужчин в строгих черных костюмах (наверняка морферы!), дежуривших у дверей номера восемнадцать, прочитав бумажку, только недоуменно по жали плечами:

— Приказ есть приказ!

— Считаю своим долгом предупредить вас о разумной осторожности, сударыня, — сказал один. — Хотя сейчас господин Ежинский пребывает в стандартном обличье и связан словом чести в том, что не будет превращаться, немедленно зовите нас на помощь, если он посмеет нарушить слово.

— Хорошо, — кивнула Лариса.

Второй тип ничего ей не сказал. Лишь оглядел изящно одетую, с супермодной прической и макияжем Ларису с ног до головы и нервно облизнул губы. И видимо, позавидовал Ежинскому.

Да, Верины слова о безудержной тяге морферов к женскому полу, кажется, имеют под собой реальную почву. Лариса символическим жестом поправила завиток волос над ухом и вошла в комнату, где томился узник собственной крайней плоти.

Но едва Лариса переступила порог комнаты и прикрыла за собой дверь, как, оглядевшись, поняла, что узник томится с наивозможнейшим комфортом. Правда, этот комфорт здорово вонял грязными носками и табаком, но это можно было списать на издержки арестантской жизни. А так… Посреди комнаты стоял громадный телевизор, прямо на полу. Тут же были свалены в кучу диванные подушки и роскошные меха, вольно ассоциируясь с подобием трона эскимосского шамана — так, как эти троны и шаманов демонстрирует неискушенному зрителю гонконгская киностудия “Тай Ченг Энтертеймент”. Россыпь видеокассет и DVD-дисков с голыми девицами на наклейках коробок говорили о некотором однообразии развлечений узника. Впрочем, тут же, на полу, обреталась большая позолоченная доска с выточенными из оникса и нефрита шахматами. Но, судя по тому, что вперемешку с ферзями и конями на доске валялись окурки сигар, шахматистом Ежинский не был. Больше Ларисе не позволили заниматься осмотром — с кровати, задрапированной в дальнем углу комнаты, поднялся многогрешный арестант. Выглядел он убийственно: засаленный атласный халат надет прямо на голое тело, рваные, цвета пыльных мышей кальсоны смотрелись так, словно ими неделю мыли полы в казарме штрафного батальона и лишь потом вручили для ношения опальному князю. На ногах князь также имел какие-то совершенно дрянные тапки с вылезающей из носков грязной бумагой. Довершал, а лучше сказать, венчал сию картину воздвигнутый на голове ночной колпак такого странного цвета, что возникало подозрение, будто сшит колпак сей из посудного полотенца, коим только что обтирали с тарелок соус.

А запах!.. Лариса почему-то надеялась, что морферы, да еще княжеского роду, так, почти по-скунсовски, “благоухать” не должны. Она подавила дурноту, припомнив, как в детстве на даче должна была вычищать отхожее место — ради воспитания стойкости и подавления брезгливости. А потом пару раз бывала со Стариком в морге судмедэкспертизы и. хоть сама никого из тамошних покойничков не потрошила, за процессом наблюдала без маски и нюхательных солей.

— Quelle visite inattendue![27]— язвительно раскланялся Ежинский. Едва он открыл рот, как в комнате завоняло сильнее. Лариса поморщилась. — За что я удостоен счастья вновь видеть вас, мадам?

— Вот что, князь, — холодно сказала Лариса. — Я с тобой по-русски разговаривать буду. И пока вежливо. Пока. Тебе то же советую.

— Ничтожное человеческое отродье! Мерзкая сучка! Из-за тебя я здесь сижу как последний идиот!

— А не надо было лезть ко мне в постель, — миролюбиво парировала Лариса, решив покуда пропустить мимо ушей и “сучку”, и “ничтожное человеческое отродье”. — Вы… еживаться не надо было, Ежинский. Сам виноват. Докатился вот теперь до товарищеского суда.

— Еще неизвестно, над кем будет Суд! — зашипел Ежинский. — Я кое-что выцарапал из твоего мягкого тельца! А?! Что-сс?! Себе на память, да! Ты ведь за этим и пришла? Ха-ха, не получишь! Даже если я тебя раз двести в задницу трахну, все равно не получишь!