litbaza книги онлайнСовременная прозаВремя золотое - Александр Проханов

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 44 45 46 47 48 49 50 51 52 ... 88
Перейти на страницу:

Она отшатнулась. Вырвалась из объятий.

– Не надо… Не сейчас… Мне нездоровится…

В глазах ее Градобоев увидел промелькнувшее темное негодование, отвержение, и это уязвило его.

– Хорошо, – сказал он холодно. – Показывай, кто там еще меня домогается.

ГЛАВА 20

Утром Бекетов обнаружил, что цветы орхидеи опали, все разом, словно их отломил порыв ветра. Этот порыв был дуновением, которое унесло маму. Она оставила дом и вернулась туда, где пребывала вместе с отцом среди благоуханных садов. Кто-то невидимый, повелевающий лазурью, отпустил ее ненадолго к сыну и теперь отозвал. Бекетов стоял, держа на ладони опавшие цветы. Испытывал боль, слезную нежность, непреодолимость разлуки, обрекавшей его на одиночество.

С тех дней, как не стало родителей, прошло больше пятнадцати лет. Ошеломленно он вдруг находил материнский платок в глубине платяного шкафа или отцовский галстук, от которого, казалось, еще пахло табаком. Эти внезапные встречи, и книги в библиотеке отца, и иконы, перед которыми молилась мать, и чашки в буфете, оставшиеся от их чаепитий, и высокие бокалы, из которых в Новый год они пили шампанское, – все это горько напоминало о них. Домашняя елка переливалась милыми огоньками, и другая, огромная елка туманно и восхитительно пылала среди Тверского бульвара. Эти воспоминания опрокидывали его. Останавливали среди безумной гонки, в которую превратилась его жизнь. Были окнами, в которые он мог вырваться и улететь из клубящегося, размытого бытия, где терялся счет дням, неделям, годам. Он рассматривал фотографию, на которой отец и мать прижались друг к другу щеками, обнимая хрупкого серьезного мальчика с удивленными и печальными глазами. Бекетов, как космонавт в невесомости, уплывал в это окно, погружаясь в исчезнувшее драгоценное прошлое.

Он помнил свое детство как постоянные проводы отца. Офицер разведки, отец то и дело уезжал в командировки, короткие и длительные. Мать каждый раз собирала его кожаный чемодан, и Бекетов помнил материнские руки, которые укладывали стопки рубашек, аптечку с лекарствами. Ее красивое, с опечаленными глазами лицо. Они втроем спускались на лифте во двор, где отца поджидала черная «Волга», уносила его, и мать махала вслед, а он видел, как бежали по ее щекам слезы. Ожидание отца было тревожным течением дней. Он старался, как можно подробнее, узнать из книг, газет, географических справочников об Афганистане, или Кампучии, или Никарагуа, или о Мозамбике. Он открывал атлас офицера, находил Анголу или Эфиопию, читал название городов, гор и пустынь и представлял, что где-то среди раскаленных песков, под палящим солнцем, шагает его отец. Он, сын, посылал ему через океаны и материки свое умоляющее сыновье благословение. Отец возвращался внезапно, и Бекетов помнил, как мать кидалась к нему, жадно оглядывала его худое загорелое лицо, убеждаясь, что он жив. Отец опускал в прихожей свой кожаный чемодан, садился в изнеможении на диван. И, как правило, ничего не рассказывал о поездке. Только извлекал из чемодана черную африканскую маску, или бирюзовое ожерелье, или старинный восточный кинжал, или бронзовый колокольчик с пляшущей танцовщицей. Постепенно на книжных полках скапливались эти фетиши. Бекетов любил их перебирать, представляя страны, города и народы, среди которых проходила загадочная деятельность отца. Был среди них обрывок обгорелой пулеметной ленты с пустыми мятыми гильзами, – после той поездки отец лежал в госпитале, изживая последствия контузии. Еще один фетиш являл собой алюминиевый лепесток самолета, – после той командировки отца упрятали в инфекционный бокс, где он лечился от тропической малярии, мать перед маленькой иконкой молилась о его исцелении.

Когда рухнуло государство, отец перестал ездить и вышел в отставку. Вдруг страшно запил, молча и жутко вливая в себя стакан за стаканом. Падал на диван замертво, и мать, прикладывая к его голове мокрые полотенца, плакала над ним, а отец что-то выкрикивал то на фарси, то на английском, то на испанском. Он сжигал, испепелял в себе что-то огромное, живое и ужасное. Очнувшись от недельного запоя, он уехал на подмосковную дачу и стал заниматься разведением фиалок. Посвятил цветам все отпущенное ему на пенсии время. Он умер, упав лицом в фиалки, таким его нашли соседи по даче. Боевые ордена отца, лежащие в сафьяновом ящичке, и фетиши, стоящие на книжных полках, хранили тайны отцовских командировок, тайны пьяных бредов и предсмертных снов.

Теперь Бекетов пристально всматривался в коллекцию отцовских трофеев, улавливал таинственное, исходящее от них излучение.

Это излучение исходило от деревянных, стеклянных и металлических предметов, из таинственного мира, куда удалился отец. Это излучение было посланием отца к сыну. Было бестелесной субстанцией, позволявшей приблизиться к отцу, слиться с ним, вернуть на землю. Бекетов неотрывно смотрел на отцовские амулеты, боролся с отцовской смертью, совершая акт воскрешения.

Излучение сгущалось, туманилось, в нем чудилось изображение отца, добытое Бекетовым из глины, стекла и дерева. И вдруг явственно, с пугающей громкостью, он услышал произнесенное отцом свое имя:

– Андрюша!

Обернулся, кинулся в пустоту, из которой прозвучал отцовский голос. Обнял эту пустоту, целовал ее, гладил, удерживая рыдания.

Загудел домофон.

– Это я, – услышал он голос Елены. – Проезжала мимо. Не удержалась. Можно войти?

Рыдания, которые рвались наружу, отступили, остановились в груди и ждали мгновения, когда хлынут наружу.

Елена отдала ему шубку. Он вдохнул запах меха, в котором еще удерживался студеный воздух, быстро таяли седые снежинки. Елена прошла в комнаты, зорко, счастливо оглядываясь. Убеждалась в незыблемости знакомых предметов, в сохранности старинного, с зеленым сукном стола, тяжелого, черно-малинового ковра на стене, потолка с лепниной, под которым висел драгоценный, из разноцветных стекол, фонарь. Глянула в окно, за которым мерцал и вздрагивал город, словно море ударяло в гранитный берег.

– Все как прежде. Но не хватает женской руки, – засмеялась она, касаясь пальцами запыленных, разбросанных книг, забытых повсюду чашек с недопитым чаем.

Рыдания оставались близко, под сердцем. Бекетов ждал: когда будет один, он даст им излиться.

– У Градобоева состоялось несколько важных встреч. Но с кем – я не знаю. Он держит в секрете. Мне кажется, что он не доверяет мне. Чувствует мой обман.

– В политике все друг друга обманывают, – тускло сказал Бекетов.

– И ты меня обманываешь?

– Я тебя не обманываю.

Взгляд его серых глаз был печальным и отрешенным, словно он видел не ее, а нечто другое, туманное, недоступное.

– Так тревожно, так неспокойно, – сказала она, опечаленная. – Кругом что-то копится, темное, безымянное, страшное. Оно не имеет названия, но вселяет в людей ненависть, страх, помешательство. Кругом убийства, моры, жестокость. Как будто чудовище вселилось в народ. Что будет? Война? Революция? Опять брат на брата? Опять библиотеки горят, расстреливают в подворотнях? Опять Россия в крови, в надрыве? Градобоев рыцарь, подвижник. Но когда он говорит толпе, толпа превращается в чудовище, в вавилонского зверя, который растерзает город. Мне страшно.

1 ... 44 45 46 47 48 49 50 51 52 ... 88
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?