– Со мной всегда находится преданный мне офицер, – ответил Градобоев, поймав благодарный взгляд телохранителя.

В вечерней метели они проплыли в вязком месиве Садового кольца. Скользнули в железные ворота ампирного особняка. Оказались в тесном дворе. Здесь их поджидала другая машина, у которой стояли два рослых охранника, одинаково строгие и статные.

– Прошу вас, – произнес один, открывая перед Градобоевым дверцу.

– Вам лучше остаться, – бросил второй, оттесняя Луцкера и Хуторянина.

– Я не поеду без моего человека, – сказал Градобоев.

Луцкер обиженно отошел. Машина, где на заднем сиденье поместились Градобоев и Хуторянин, мягко покинула двор через другие ворота. Снова погрузились в вязкий поток, в котором терлись друг о друга лакированные автомобили, гневно вспыхивали фары, сыпал мокрый московский снег. Долго выбирались из этого ртутного варева, пересекли огненную Кольцевую дорогу и понеслись по Дмитровскому шоссе, включая сирену. Градобоев чувствовал этот маршрут как таинственную линию своей судьбы, совершающей еще один причудливый поворот.

Съехали с шоссе на лесную дорогу. Миновали шлагбаум с будкой. В глубине соснового бора открылся особняк с оранжевыми горящими окнами. Градобоев оказался в теплой прихожей с коврами и большой китайской вазой с драконами. Ему помогли раздеться. Хуторянин остался в прихожей, а Градобоева провели по коврам в гостиную. Мягко золотились деревянные стены, горел камин, был накрыт стол на две персоны, мерцала под потолком уютная лампа из разноцветных стекол. Градобоев не успел оглядеться, не успел протянуть к камину руки, как в гостиную быстро вошел президент Стоцкий.

– Признателен, Иван Александрович, за то, что откликнулись на мое приглашение. Подарили мне время, которое вы бы могли использовать в своей яркой политической деятельности. – Они пожали друг другу руки, и Градобоева поразило нервное, цепкое пожатие маленьких острых пальцев. В лице Стоцкого присутствовало одновременно два выражения, наложенные одно на другое. Высокомерное достоинство повелителя и заискивающая неуверенность, детская застенчивость, боязнь упрека. И эта двойственность мешала Градобоеву, внушала опасение. – Давайте поужинаем, Иван Александрович. А заодно дружески поболтаем.

Официант в белом сюртуке с золотыми позументами приносил блюда. Предлагал вина, водку, виски. Стоцкий и Градобоев согласились пить белое шабли. Стоцкий перехватил у официанта бутылку, наклонил над бокалом Градобоева:

– Вы знаете, когда король Швеции принимал меня в своей резиденции, он собственноручно наливал мне вино, ухаживал за мной. Это было очень мило, как-то по-домашнему. – Золотое вино лилось в бокал. – А вот на ранчо президента Буша мы вообще не пили вина. Как известно, Буш-младший когда-то страдал от запоев, и этикет этих камерных приемов исключал спиртное. Один из сенаторов как-то зло пошутил, что лицо Буша напоминает этикетку от виски. – Стоцкий наполнил бокал Градобоева, уронив на скатерть несколько капель, принялся наполнять свой бокал. – Зато президент Абама, принимая меня в Кемп-Девиде, решил сделать мне приятное. Выпил рюмку русской водки, закусив соленым огурцом. – Стоцкий засмеялся, поднял бокал. – За нашу встречу, Иван Александрович.

Градобоев чокнулся, сдержанно улыбаясь. Стоцкий вовлекал его в непринужденную беседу, при этом, упоминая сильных мира сего, давал понять Градобоеву, какая честь ему оказана, какая дистанция между ними.

– Наивны эти русологи, или, как раньше их называли, советологи. Только что у меня была встреча с членами клуба «Валдай». Эти господа из Германии, Америки, Франции высказывали свое видение российской политики. Ее конфликты и тенденции. Все, казалось бы, правильно. Но они не понимают, что в центре российской политики лежит не военный, не политический фактор, а психологический. Психологические отношения всего нескольких лиц, иные из которых вообще неизвестны политологам. Как раньше, так и теперь, Кремль полон византийских интриг. Отношения двоих людей могут перевернуть кверху ногами всю политику. Например, наши с вами отношения.

Появлялся официант с золотыми галунами, меняя блюда. Был великолепен средиземноморский салат с осьминогами. Французский луковый суп с гренками был изысканно пикантен. Телячьи медальоны под сладким соусом таяли во рту. Градобоев чутко вслушивался в интонации Стоцкого, то исполненные превосходства, то дружеские и шутливые, словно они были добрыми друзьями. Градобоеву льстила эта нежданная встреча, говорившая, как выросла его политическая роль, какой вес он приобрел своими митингами, блогами, манифестами и разоблачениями. Но он не позволял себе упиваться честолюбивыми переживаниями. Слушал, как, позванивая, раскручивается пружинка их разговора.

– Должен сделать вам комплимент, Иван Александрович. Вы на редкость искусный политик. Некоторые ваши пассажи вызывают восхищение. Вы политик нового типа, каких не знала Россия. Вы политик эры Интернета, и вам удается сломить тупую мощь государственных телеканалов. Ваше виртуозное скольжение среди информационных бурь подобно виндсерфингу. Ваши разоблачения, ваши обличительные воззвания, ваши огненные призывы войдут в хрестоматию современной политики. – Стоцкий важно поощрял Градобоева, одобрительно кивал, как ценитель, наблюдающий фигурное катание, знающий толк в рискованных фуэте. И это слегка раздражало и забавляло Градобоева. Ибо сам Стоцкий был политик «византийского толка», получил свою власть благодаря мучительной закулисной интриге. – Но когда-нибудь время площадей и интернетных флешмобов для вас закончится, и наступит период традиционной политики. А в ней совсем иные законы, нежели на площади. И среди этих тихих политических омутов и невидимых волчьих ям вам бы пригодился поводырь и советчик. – Стоцкий лукаво улыбнулся, и его влажные фиолетовые глаза посмотрели на Градобоева с нежностью.

– Я чувствую недостаток политической практики, – потупился Градобоев, чтобы Стоцкий не уловил промелькнувшую в глазах искру смеха. – Я часто ошибаюсь в людях, в выборе союзников.

– Не скромничайте. Вы обаятельны, у вас поразительный дар убеждать. Вы сумели привлечь на свою сторону таких мнительных эгоцентриков, как Мумакин, Лангустов, Шахес. Кстати, уморительно было видеть, как Лангустов на последнем митинге танцует балет. А Шахес выступает с синагогальной проповедью. А Мумакин проводит партийный пленум. Все тривиальны, только вы непредсказуемы, искренни, искрометны! – Он льстил Градобоеву, и тому казалось, что эта лесть чрезмерна. Не привлекает, а отпугивает. – Если бы вы знали, господин Градобоев, как вас ненавидит Чегоданов! Как вас боится! – неожиданно воскликнул Стоцкий, его щеки задрожали, покрылись алыми пятнами, вилка упала на пол. – Вы для Чегоданова смертельный враг!

Официант бесшумно поднял вилку. Положил на скатерть чистую. Стоцкий сжал маленькие кулачки, его фиолетовые воловьи глаза трепетали ненавистью.

– Чегоданов чудовище, мерзкое, грязное! Он вор, ненасытный, безумный! Он захватил Россию и грабит, выскребает, хапает! Он главарь банды, которая изгрызла страну, не оставляя ей шанса выжить. У него счета во всех банках мира, он хозяин тысяч корпораций и фирм. Он присваивает себе нефть, газ, сталь, оружие, хлеб. Его министры – воры. Его министр обороны своровал все довольствие армии, все вооружение. Чегоданов обворовывает космос, детские сады, ветеранов, больных туберкулезом. Он жестокий маньяк. Замучил жену, посадил ее на наркотик, чтобы она не мешала ему развратничать. Ходит в церковь, молится на виду Господу Богу, а ночами ворожит, слушает колдуний, гадает на крови! И при этом сибарит, тяготится государственными делами. Полдня плавает в бассейне, играет в теннис, принимает массажи. Обожает дорогие авто, виллы, общество европейских аристократов, которые тайно смеются над ним. Он мнителен, боится заговора, и когда-нибудь этот заговор осуществится. Его убьют золотой табакеркой в сумрачном коридоре дворца! Он – гибель России! Гибель русского народа! Россия его не вынесет! Помогите убрать его!