В описании последующих событий летописи разнятся между собой, а потому обстоятельства, при которых это произошло, остаются не вполне ясными.

Киевская летопись сообщает лишь о том, что послы, отправленные к Юрию, вернулись в Чернигов ни с чем: «не обретоша собе в нем помочи». А уже затем, значительно позднее и без всякой связи с этими переговорами, говорится о переходе Юрьева сына Ростислава на сторону Изяслава Мстиславича. По-другому излагает события суздальский летописец. По его версии, «в то же лето поиде Ростислав Гюр-гевичь и-Суждаля с дружиною своею в помочь Олговичем на Изяслава Мстиславича, послан от отца своего». Можно полагать, что эта «помочь» и была ответом Юрия на призыв черниговских князей. Однако Ростислав отказался исполнить волю отца и воевать на стороне черниговцев. Речь, с которой он обратился к дружине, словно воскрешала старые представления о родовой чести князей «Мономахова племени»: «Любо си ся на мя отцю гневати (то есть: хотя отец на меня и будет гневаться. — А.К.), не иду с ворогом своим. То суть были ворози и деду моему, и строем (дядьям. — А.К.) моим. Но пойдем, дружино моя, к Изяславу, то ми есть сердце свое (то есть к тому лежит сердце мое. — А.К.), Ту ти дасть ны волость».

Слова Ростислава явно напоминают те, с которыми киевляне годом ранее обращались к Изяславу Мстиславичу: они тоже указывали князю, с кем именно ему следует воевать, а с кем — заключать мир. Очень похоже, что измена Юрьева сына явилась следствием агитации князя Изяслава Мстиславича. (Прямо об этом сообщает автор Никоновской летописи: когда Ростислав был «на пути», «приидоша к нему послы от великого князя Киевскаго Изяслава Мстиславича, призывая его к себе в Киев и дая ему грады и власти».) То, что не получилось у великого князя с Глебом, получилось у него со старшим Юрьевичем.

Пожалуй, главное слово в рассказе о переходе Ростислава на сторону киевского князя — «волость». В Ипатьевской (Киевской) летописи именно этим объясняется все произошедшее: «В то же время пришел бе Гюргевич старейший Ростислав, роскоторавъся (рассорившись. — А.К.) с отцемь своим, оже ему отець волости не да[л] в Суждалискои земли, и приде к Изяславу Киеву, поклонився ему, рече: “Отець мя переобидил и волости ми не дал…”»

Причины, по которым Юрий отказался выделить своему сыну волость в Суздальской земле, в общем-то понятны. Создание одного удела неизбежно привело бы к появлению других, к дроблению всего Суздальского княжества. А только опираясь на ресурсы всей Суздальской земли, единой в политическом и экономическом отношении, Юрий мог продолжать борьбу за преобладание на юге и главенство во всей Руси. И потому он старался наделять сыновей волостями лишь за пределами Северо-Восточной Руси — в Новгороде или на юге.

Изяслав Мстиславич встретил своего двоюродного брата, что называется, с распростертыми объятьями: «посла противу ему мужи свои, и пришедшю ему… и створи обед велик». Ростислав же признал его права на Киев, «старейшинство» в Русской земле. «Пришел есмь нарек Бога и тебе, зане ты еси старей нас [в] Володимирих внуцех, — с такими словами обратился он к киевскому князю. — А за Рускую землю хочю страдати (здесь: потрудиться. — А.К.) и подле тебе ездити». В ответ на это Изяслав и произнес ставшие позднее знаменитыми слова, которые любят повторять историки, рассуждая о характере Юрия Долгорукого и перипетиях его борьбы за Киев: «Всих нас старей отець твои, но с нами не умееть жити. А мне дай Бог вас, братию свою, всю имети и весь род свои в правду, ако и душю свою. Ныне же аче отець ти волости не дал, а яз ти даю».

Изяслав передал своему двоюродному брату Бужск, Межибожье и другие города, которые составляли прежде волость его мятежного племянника Святослава Всеволодовича. По сведениям суздальского летописца, Ростислав получил и Городец Остерский, откуда киевский князь выгнал его брата Глеба. «Иди ко Олговичам, — заявил Изяслав Мстиславич Глебу, — к тем еси пришел, ати ти дадять волость». Глебу пришлось уйти в Чернигов, а оттуда к отцу в Суздаль. «А Ростислав иде в Городець, а по городом посажа посадникы своя».

Удивительно, но и Ростислав Юрьевич, и Изяслав Мстиславич как будто забыли о существовании князя Вячеслава Владимировича, действительно «старейшего» среди князей «Мономахова племени». Как видим, понятие «старейшинства» претерпело к этому времени существенные изменения. Теперь его мог примерять на себя уже не только тот, кто был на самом деле старшим в своем роду, но и просто сильнейший, каковым и являлся Изяслав Мстиславич, Однако пройдет немного времени, и Изяславу — равно как и Юрию Долгорукому — придется вспомнить о Вячеславе и о его преимущественных по сравнению с ними правах на Киев.

Но что имел в виду Изяслав Мстиславич, давая столь нелестную характеристику Юрию Долгорукому? С кем «с нами» тот «не умел» жить? С князьями Южной Руси? С представителями «Мономахова племени»? Или же с князьями Мстиславичами, с которыми Юрий враждовал в течение всей своей жизни? Изяслав и его братья и в самом деле не могли ужиться со своим дядей, как и тот с ними, — и до того, как Изяслав Мстиславич стал киевским князем, и тем более после. Но антагонизм между князьями имел своим источником не только личные качества Юрия. Он коренился глубже — в различных подходах к основным принципам политического устройства Руси, к понятиям «отчины» и «старейшинства», на которых Мономашичи основывали свои права на Киев.

Изяслав Мстиславич более чем кто бы то ни было другой из князей «Мономахова племени» отстаивал принцип «отчинного» владения Клевом, который был заложен Владимиром Мономахом. Его борьба за Киев была продолжением политики деда, осуществлением на практике завещания Мономаха, согласно которому Киев должен был остаться за старшей линией его потомства. Юрий же в своих притязаниях на стольный город Руси мог опираться не на завещание отца (которое лично ему ничего не сулило, кроме Суздаля и Ростова), а на прежнее, еще домономахово, представление о «старейшинстве» как безусловной основе политического строя и распределения волостей между князьями. И в этом смысле Юрий не мог «ужиться» прежде всего с той линией, которую проводили в своей политике Изяслав Мстиславич и его братья.

Разрыв со старшим сыном нелегко дался суздальскому князю. Однако во всем случившемся Юрий, как ни странно, должен был увидеть для себя и положительную сторону. Его сын утвердился на юге, в том числе в «отчем» Городце Остерском. В какой-то степени это восстанавливало присутствие на юге самого Юрия. Сегодня такая трактовка событий может показаться парадоксальной, но в XII веке родственные отношения значили гораздо больше, чем политические. И если союз Ростислава Юрьевича с Изяславом Мстиславичем носил исключительно политический, а значит временный, характер, то его сыновнее отношение к отцу никуда не могло исчезнуть. Это обстоятельство, между прочим, объяснит нам, почему Юрий так болезненно воспримет последующее изгнание своего сына с юга и начнет из-за этого очередную войну с Изяславом.

Но это будет позже. Пока же уход Ростислава (к тому же с дружиной) серьезно ослабил Юрия в военном отношении и, напротив, усилил его противника. Еще более серьезным поражением стал для Юрия переход на сторону Изяслава Мстиславича черниговских князей.