Раздался громкий треск. Данс взглянул на пластиковый стакан Харви. Тот почувствовал, что его рука стала мокрой: он сжал стакан так сильно, что тот треснул, и пиво потекло на пол. Засуетившись, он поставил стакан на стол. Вокруг образовалась коричневая лужица. Харви отвернулся, не обращая на нее никакого внимания.

– Ты можешь воспроизвести смерть мозга своими анестетиками? – тихо спросил он.

– Воспроизвести? Не понимаю тебя, старик.

Харви весь дрожал. Его собственный метаболизм нарушился. Он чувствовал, как адреналин выделяется в кровь.

– Ну, сделать так, чтобы у кого-нибудь мозг умер, а потом оживить его. Дать лекарства, а потом остановить их действие и посмотреть на последствия, узнать, что пациенты могут вспомнить.

Данс нахмурился:

– Смерть необратима. Когда действие препарата прекратится, с мозгом все будет кончено.

– А нет ли каких-нибудь лекарств, которые могли бы симулировать смерть мозга? Заблокировать на время его активность?

– Зачем тебе это надо?

Харви сжал руки:

– Разве ты не понимаешь? Если бы можно было заставить кого-то расстаться со своим телом, потом полностью заблокировать активность мозга… а после побеседовать с этим человеком… разве ты не понимаешь, что это доказывает?

– Что-то не секу.

– Так можно будет выяснить, есть ли жизнь после смерти!

Ассистент анестезиолога в недоумении покачал головой:

– Для чего?

– Ты только что сказал: парение над собственным телом – это иллюзия. Но если у кого-то мозг умрет, а он все еще продолжает парить вне своего тела, это ведь уже не иллюзия. Согласен?

– Он будет просто мертвым!

– Разве нет таких лекарств, которые могут заблокировать активность мозга, остановить ее полностью, не нанося ему повреждений?

Данс на некоторое время задумался.

– Полагаю, для этого подойдет новое поколение барбитуратов, – сказал он наконец. – Мы иногда вводим их эпилептикам при припадке или при status epilepticus.[8]Штука довольно рискованная. Для мозга это удар, но иногда срабатывает.

– А ты вводил их когда-нибудь?

– Нет.

– Когда у тебя будет кто-нибудь в подобном состоянии, мне хотелось бы понаблюдать за лечением.

– Status epilepticus встречается довольно редко. Один раз в несколько месяцев.

– Было бы интересно понаблюдать. Дашь мне об этом знать?

Данс пообещал.

Среда, 24 октября

Отъехав от здания суда, где она оставила Патрика Донахью делать за нее репортаж, Кэт приуныла. Стоя там рядом с ним, она чувствовала себя красивой и сильной, но теперь ее снова охватили сомнения. Мозг может сыграть плохую шутку: иногда в кино видишь то, чего там и близко не было, потому что слишком боишься разглядеть все как следует.

«Он просит, чтобы вы бросили это, не вмешивались».

Неужели именно это дело имела в виду Дора Ранкорн? Что же Хауи пытался ей сказать? Если он действительно говорил об этом деле, возможно, он прав. Она все испортила, упустила свой шанс. Свой единственный золотой шанс.

Вся штука в том, чтобы как можно быстрее добраться до горюющего супруга, лучше в течение первых трех часов, пока он еще находится в оцепенении, утратил над собой контроль. В такие моменты люди частенько раскрываются, потому что им приятно говорить – разговоры отвлекают их от боли, от реальности, создают ощущение, что все произошло с кем-то другим, а не с ними. Позже прорвутся печаль и негодование, и занавес опустится. Родственники покойного будут держаться сдержанно, разговаривать, не впуская на порог, и отвечать на телефонные звонки с напряженной холодностью.

Если быть порасторопнее, можно попасть в дом и позаимствовать альбом с фотографиями, чтобы другие газеты их не перехватили. А если проявить достаточное упорство, хозяева могут предложить чашку чаю, и, пока они будут выходить из комнаты, можно слямзить фотографию с каминной полки. Конечно, через несколько дней следует отослать ее обратно с какими-нибудь бессмысленными извинениями. Это часть игры.

Кэт проклинала себя за то, что не воспользовалась случаем и не взяла интервью у мужа Салли Дональдсон на кладбище в те первые несколько минут, после того как открыли гроб. Он бы заговорил, дал бы ей все необходимые сведения.

Но она не сделала этого, потому что сама была слишком потрясена. Хотя, возможно, это просто самооправдание, а правда в том, что она слишком мягкотелая и в ней нет того, что необходимо охотнику в погоне за добычей. Ей было жаль этого человека и не хотелось вторгаться в его скорбь.

Может быть, ее сестра Дара права: чем бы она ни занималась, она всегда останется неудачницей.

Неожиданно из разрыва облаков появился солнечный луч. Он отразился от хромированной полоски на капоте и напугал Кэт. На проезжей части двухстороннего шоссе виднелись лужи. Она на большой скорости въехала в одну из них, и «фольксваген» занесло, вода плесканулась о его днище. Руль вздрогнул в руках и на мгновение ослабел, в груди все сжалось – Кэт испугалась, что автомобиль выскочит на встречную полосу или перевернется, но он погрузился в воду и двинулся, как лодка, рассекая носом волну.

Передние колеса, слегка коснувшись покрытия шоссе, погрузились еще в одну лужу. Кэт сняла ногу с педали акселератора. Мимо прогромыхал грузовик, ослепив ее брызгами, бешеные волны качнули машину. Заработали «дворники», размазывая по стеклу аркообразные дуги.

Кэт сбавила скорость до тридцати, вцепилась в руль, проверила зеркало заднего вида и опять бросилась в водные глубины. Справа от нее высился комплекс Суссекского университета из красного кирпича, и она стала размышлять, как делала частенько, что было бы, если бы она поступила в университет, а не шлялась бы целый год по свету после окончания школы.

«Он говорит, что вы в большой опасности».

Кэт так и не написала статью о Доре Ранкорн. Она просто не знала, что писать.

«Ему было восемнадцать лет, когда он покинул этот мир, но вы все равно его младшая сестренка, и он хочет приглядывать за вами».

Медиум просто разыграла ее, точно так же как и всех остальных. Кэт довольно легко просекла все ее уловки, заметила все отклонения от смысла. Вот только пропустила, какую шутку медиум сыграла с ней самой.

Точно, с ней сыграли шутку.

Погруженная в собственные мысли, Кэт свернула к Брайтону. Ее мучили угрызения совести. Бог. Религия. В Бога она не верила, но у нее бывали ночи, когда она молилась, как в детстве, потому что в глубине души ей хотелось верить.