– Конечно, вы знали это. И поэтому пытались убить ее! – прогремел голос Штрома.

Мистер Уэллер отрицательно покачал головой.

– Нет, это неправда.

– А ваша жена купила для вас этот пятновыводитель.

– Нет, это тоже не так.

– Но вы пользуетесь этим средством!

– Только для чистки одежды!

– Вы вернулись домой после судебного расследования и подождали, пока все успокоиться. Затем пробрались в подвал. Прежде всего вы подмели обычно неиспользуемую подвальную лестницу, затем вывернули винты из двери, ведущей в кухню миссис Дакрес, и перепилили заржавевшую задвижку. Затем на чисто подметенной лестнице стали с нетерпением ожидать возвращения миссис Гэр. Вы с вашим подлым делом ждали, пока женщина ляжет спать и будет беспомощной. Ждали там за дверью, в потемках свою новую жертву!

Чета Уэллеров дрожала, и мне тоже стало немного не по себе.

Лейтенант понизил голос и спросил ледяным тоном:

– Что вы искали в чулане?

– Клянусь Богом, я ничего такого не делал!

– Почему же вы тогда заходили туда?

– Да я вообще там не был!

В кабинете опять воцарилась мертвая тишина.

Штром прошептал:

– Я прикажу произвести у вас дома обыск!

Никакого ответа.

– Вы, по-видимому, ничего не имеете против этого, так?

Снова молчание.

– Ах, тогда, значит, в вашей комнате нечего искать? Ну, я вам помогу. Уэллер, в моем письменном столе лежит одна заметка от 8 июля 1919 года. В тот день сотрудник полиции Уолтерс вошел в комнату повесившейся и нашел там кое-что! Он нашел такое, за что миссис Гэр пообещала ему две тысячи долларов! Уолтерс, вы могли найти в той комнате только одно! Только одно, за что миссис Гэр была готова заплатить такую сумму! Этим она не могла оградить себя от всех неприятностей, что ей, пожалуй, было ясно; но это должно было защитить её в беде. Уолтерс, в течение всего процесса адвокаты Либерри пытались найти вещественные доказательства того, что мисс Либерри не добровольно оказалась у миссис Гэр и не по своему желанию решилась на самоубийство! Ничего не было найдено! Ничего! Эти доказательства пытались получить от вас, Уолтерс! Вы были первым, кто осматривал ту комнату. Почему не было ничего обнаружено – ни письма, ни объяснения? Потому что вы лгали, Уолтерс, и вас невозможно было в этом уличить! Но я знаю кое-что, чего не знали тогда адвокаты и за что несчастный отец отдал бы все свое состояние, – а именно, – то, что у вас была долговая расписка, датированная 8 июля 1919 года!

Вслед за этим в комнате опять наступила полная тишина. Слышалось лишь прерывистое дыхание супругов Уэллер.

– Уэллер, где то письмо, которое оставила после себя несчастная девушка?

Мистер Уэллер апатично посмотрел на Штрома. А затем предельно просто ответил:

– Миссис Гэр сожгла его.

Тихо, почти шепотом Штром повторил:

– Сожгла его…

Уэллер кивнул. Миссис Уэллер тоже наклонила голову.

Мне захотелось завыть! Голос Штрома прозвучал слабо и тихо, как будто он говорил в микрофон:

– Следовательно, вы нашли объяснение этого трагического самоубийства?

– Да, я нашел это письмо.

– И миссис Гэр пообещала вам две тысячи долларов за молчание?

– Да.

– Уолтерс, вы читали это письмо?

Мужчина вздохнул и прошептал:

– Лист бумаги, пожалуйста…

Штром подтолкнул ему через стол блокнот и карандаш.

Мистер Уэллер встал и начал почти автоматически, но дрожащими пальцами что-то писать. Он писал в течение нескольких минут. Затем пододвинул блокнот обратно Штрому. Лицо лейтенанта стало жестким и холодным. Я склонилась через его плечо и прочитала:

«Мама, папа, я испробовала все, что в моих силах, чтобы вырваться отсюда, но этот дом всегда заперт. То, что от меня требуют – ужасно, страшно! Простите меня, мама и папа – вы знаете, как я вас люблю. И я знаю, что вам лучше видеть меня мертвой… Ваша Роза.»

Я как зачарованная уставилась в эту бумагу. Я не могла смотреть в лицо Уэллеру. Но я слышала, как Уэллер, запинаясь, произнес:

– Может быть, теперь я смогу, наконец, забыть это! Тогда я был ещё совсем новичком в полиции. У меня были долги. Моя жена ждала своего первого ребенка. Он умер… Эта тайна почти свела нас с ума…

Штром тихо спросил:

– Так эти две тысячи долларов – не все, что вы получили?

Теперь самое трудное для Уэллера было позади, и он сказал почти с облегчением:

– Нет – она также отдала мне ещё все наличные деньги, которые были у неё дома… около трех тысяч долларов…

– О Боже!

И внезапно Уэллер опять опустился на свой стул, закрыл лицо руками и начал горько рыдать. Это были рыдания подавленного, растерянного, сломленного мужчины. Миссис Уэллер положила ему руку на плечо.

– Уэллер, вы убили миссис Гэр? – спросил Штром с угрожающей интонацией.

– Бог свидетель – нет!

– Вы пытались убить миссис Дакрес?

– Нет, нет!

Штром пожал плечами и обратился ко мне.

– Миссис Дакрес, почему бы вам не пойти домой? Я должен продолжать этот допрос, пока Уэллер не сознается во всем. Может быть, вам лучше не присутствовать при этом! Я обещаю держать вас в курсе всех дел.

Я покинула комнату, прошла по коридору и, наконец, оказалась на улице, под июньским солнцем. Мои нервы были напряжены до предела, и я была рада, что Штром меня выставил. Я не смогла бы больше смотреть, как он буквально убивает Уэллера своими вопросами. Вопросы могут быть более убийственными, чем нож или кастет. Они проникают постепенно, пока не достигнут самой слабой точки – и тогда конец!

Собственно говоря, очень странно, что я проявляла такое сострадание к Уэллерам. Непонятно, почему мне было жалко Уэллера, который доставил столько страданий родителям несчастной Розы Либерри. Конечно, были молодые девушки, по своей воле последовавшие зову зла, – но не Роза Либерри! Ее ясные, невинные, добрые глаза говорили о её порядочности.

Из телефонной кабины на углу я позвонила Ходжу Кистлеру и позже, за ужином рассказала ему все, что случилось после того, как мы с ним расстались.

– Ужасно! – трезво и объективно оценил Ходж мое сообщение. – Такое юное существо с такой ужасной судьбой. А то, что несчастных родителей заставляли поверить что эта девушка была совершенно порочной! Уэллер должен был быть расстрелян.

– Для него это было бы даже лучше, – сказала я. – Жизнь для него теперь кончена. В чем-то мне его жаль. Я не могу его ненавидеть так, как, собственно говоря, должна бы.