Мне показалось, что Штром надеялся принудить к признанию каждого из них. Он сверлил взглядом, напирал, снова и снова повторяя свои обвинения. Но мистер Грант оставался непоколебим в своих показаниях. Он становился все более утомленным, слабым, разбитым, но держался стойко.

В конце концов Штром сдался.

– Черт побери, я сыт всем этим по горло! – в бешенстве прохрипел он. – По мне, пусть вас всех здесь поубивают! Я отправляюсь домой и ложусь спать.

Он встал, вышел из комнаты, бормоча что-то своему сержанту, и с треском захлопнул за собой дверь.

Мы, четверо оставшихся в моей комнате, растерянно смотрели друг на друга. Все казались полностью выжатыми и опустошенными. В душе мне было жаль мистера Гранта, и я сказала ему то, о чем сегодня вспоминаю с большим удовольствием.

– Я никогда не поверю, что на меня нападали вы, мистер Грант. Ничто на свете не может меня убедить в этом!

– Вы правы, миссис Дакрес, – кротко кивнул он.

– Черт бы побрал всю эту полицию! – проворчал Баффингэм. – Я иду спать. – Он с угрюмым видом покинул комнату и поднялся вверх по лестнице.

Ходж и мистер Грант тоже поднялись со своих мест.

– Я не стану проявлять учтивость и просить вас остаться, – сказала я. – Вы оба смертельно устали. И я тоже!

Я проводила обоих мужчин до двери. Проходя мимо стула, на котором сидел Штром, я наклонилась, чтобы поднять что-то, лежавшее на полу. Это был лист бумаги.

– Надо надеяться, вы оба будете спать спокойно и крепко. Под охраной полиции можно… послушай, Ходж… смотри-ка, – ведь это прощальное письмо, которое записал по памяти Уэллер… письмо Розы Либерри… должно быть, оно выпало из кармана Штрома.

Кистлер, склонившись через мое плечо, прочитал его. Мистер Грант тоже проявил живой интерес. Он прочитал эти трагические строки и, не вымолвив ни слова, опустился на пол.

– Боже мой, он упал в обморок! – закричал Кистлер. – Иди, помоги мне уложить его на диван.

Мистер Грант оказался легким, как перышко. Из холла пришел нам на помощь дежурный детектив, и мы втроем попытались привести в чувство этого пожилого человека. Наконец, он пришел в себя, но лежал неподвижно. Он был смертельно бледным, однако глаза его блестели.

– Слишком много вопросов, – пробормотал он и снова закрыл глаза. Казалось, он уснул.

– Штром слишком грубо с ним обошелся, – возмущенно сказала я. – Лучше всего, если он спокойно полежит здесь.

Полицейский остался в комнате и смотрел – по-видимому, безразличным взглядом – в окно. Я сидела у дивана и смотрела на этого изможденного старика. Наконец, он опять открыл глаза и взглянул на меня. Слабая улыбка скользнула по его лицу.

– Что я, собственно, прочитал? Ах, да – какое-то письмо – как вы его назвали?

– Это письмо обнаружилось сегодня утром. То есть, это только копия. Может быть, вы помните, что здесь, в Джиллинг-сити проходил когда-то большой, скандальный судебный процесс. Одна девушка по имени Роза Либерри тогда лишила себя жизни. Ее предсмертное письмо могло кому-то очень повредить. Единственный оставшийся в живых человек, который видел оригинал этого письма, запомнил однако, каждое его слово. Это его копия.

К моему удивлению, мистер Грант кивнул.

– Я очень хорошо помню дело Либерри. Это был большой скандал. Да, я все это помню. Но предсмертного письма этой юной девушки не нашли.

– Мы все это узнали только сегодня, – повторила я.

Я колебалась, но, по-видимому, старика очень интересовало это дело, и он ждал дальнейших объяснений. Кроме Ходжа и сержанта здесь не было никого, кто мог бы что-то услышать. Почему бы мне не рассказать правду этому безвинному старику? Появился, наконец, человек, который помнил об этом происшествии. Может быть, даже друг этой семьи. Во всяком случае, он должен, в конце концов, узнать правду. Но я решила не упоминать Уэллера.

– Мы нашли того полицейского, который был первым вызван на место происшествия. Мы смогли также доказать, что миссис Гэр заплатила ему за молчание. Лейтенант Штром вынудил этого человека признаться в том, что он нашел предсмертное письмо несчастной юной девушки и позволил миссис Гэр подкупить себя. Письмо было уничтожено.

– Уничтожено? Но это…

– Бывший полицейский запомнил его абсолютно точно. Он ведь тоже не мог забыть это дело! Оно долгие годы лежало на нем тяжелым грузом. Он по памяти восстановил письмо и отдал эту копию лейтенанту полиции.

Мистер Грант опять закрыл глаза. Он был так бледен, что я позвала Ходжа. Но на этот раз он не потерял сознания. Через несколько минут он снова открыл глаза.

– Чрезвычайно интересно! – пробормотал он и сел. Ходж и детектив помогли ему подняться на ноги. А затем он обратился ко мне, но речь его была совершенно рассеянна:

– Очень интересно. Я хорошо помню это дело. Я помню и родителей этой девушки… её смерть была таким жестоким ударом… прежде всего сопутствующие обстоятельства… это письмо совершенно по-новому освещает дело… Вы позволите мне ещё раз внимательно перечитать его? Разумеется, завтра утром я верну его лично этому лейтенанту полиции. Очень интересно…

Я опять заколебалась. Штром, конечно, рассвирепеет, но он и без того большей частью бывает таким! Если письмо пропадет, то ведь можно, в конце концов, заставить Уэллера сделать ещё одну копию. Я долгим взглядом посмотрела на мистера Гранта. Он покраснел, как ребенок, который просит о каком-то особом одолжении.

– Я не вижу причин, почему бы мне не дать вам это письмо, – проговорила я и протянула ему этот лист бумаги.

Грант осторожно принял его. Мне и в голову не приходил, что он может его потерять. А затем трое мужчин вместе покинули мою комнату. Ходж и детектив некоторое время оставались у мистера Гранта, затем Ходж опять вернулся ко мне.

– Странно, – сказал он, – похоже, этот клочок бумаги нагнал на него страху.

– Во всяком случае, это письмо необычайно заинтересовало его. Но он ведь был совершенно изнурен этими допросами. Я думаю, что он упал в обморок скорее от сильной усталости, чем от страха. Все-таки странно, что он попросил дать ему возможность ещё раз внимательно и в одиночестве прочитать это письмо.

– Я не согласен с тобой, – сказал Кистлер. – Он даже поразил меня тем, как хорошо выдержал перекрестный допрос. Казалось, он совершенно не воспринимал выпады Штрома. По-моему, его ошеломило это письмо.

– Что это должно означать?

– Это может означать либо многое, либо совсем ничего. Он ведь сказал, что знал эту семью. Для друга семьи тот скандал должен ещё и сейчас казаться ужасным. Такое легко не забывается. И тут, после всех этих лет, как с неба падает это письмо. Ведь оно доказывает, что девушка была не бесчестной самоубийцей, а жертвой, доведенной до смерти. Такое могло стать сильным потрясением для старого человека.