Что всё это означает в политическом плане? Почти ничего.

Однако мы должны бороться ещё и с глубокой фасцинацией, которую вызывает в нас агония капитала, против инсценировки капиталом своей собственной агонии, в которой реально умирающими являемся мы. Оставить ему инициативу его собственной смерти означает оставить ему все привилегии революции. В окружении симулякра ценности и призрака капитала и власти мы намного беззащитней и беспомощней, чем в окружении закона стоимости и товара, поскольку система оказалась способной включить в себя свою собственную смерть, освободив нас от ответственности за неё, а следовательно, и от смысла нашей собственной жизни. Этому наивысшему коварству системы, заключающемуся в симулякре её смерти, благодаря чему она поддерживает в нас жизнь, ликвидировав путём абсорбции любую возможность возражения, может помешать лишь ещё большее коварство. Вызов или имажинерия науки, только патафизика симулякров может вывести нас из стратегии симуляции системы и тупика смерти, в который она нас загоняет.

Май 1976

При мысли, что дипломы будут выдавать без учёта «реальной» научной деятельности без эквивалентности знаниям, администрацию Университета охватывает паника. Эта паника не связана с политической субверсией, эта паника от очевидности того, что ценность отделяется от своего содержания и функционирует сама по себе, в своей чистой форме. Университетские ценности (дипломы и т. д.) будут множиться и продолжат циркулировать подобно «блуждающему капиталу» или евродолларам, они будут вращаться по кругу, лишённые всякого критерия референтности, пока полностью не обесценятся, однако это не имеет значения: одного лишь их обращения достаточно для того, чтобы создать социальный горизонт ценности, и присутствие призрачной ценности от этого только возрастает, даже если её референтная основа (её потребительская стоимость, её меновая стоимость, академическая «рабочая сила», которую она охватывает) теряется. Это страх перед ценностью, лишённой эквивалентности.

Данная ситуация лишь кажется новой. Она нова для тех, кто всё ещё думает, что в Университете происходит реальный научный процесс, и вкладывает в это свой жизненный опыт, свои нервы, смысл своего существования. Обмен знаками (знания, культуры) в Университете между «теми, кто учит» и «теми, кого обучают» с определённого времени всего лишь сговор, сопровождающийся горечью безразличия (индифферентность — признак того, что влечёт за собой отчуждение в общественных и человеческих отношениях), сопровождающийся симулякром психодрамы (с постыдной потребностью в тепле, в присутствии, с эдипальным обменом, с педагогическим инцестом, который стремится подменить собой утраченный обмен научной деятельности и знаний). В этом смысле Университет остаётся местом безнадёжной инициации, приобщения к пустой форме ценности, и тот, кто находится в нём на протяжении нескольких лет, знаком с этим странным процессом, с настоящей безнадёжностью «нетруда» и «незнания». Ведь нынешние поколения ещё мечтают читать, изучать, состязаться в знаниях, однако уже не готовы вкладывать в это всю душу — одним словом, аскетическая культурная ментальность исчезла вместе с телесной и имущественной аскезой. Вот почему забастовка больше ничего не значит.[20]

И вот ещё почему мы попали в ловушку, мы сами загнали себя в ловушку после 68-го, когда начали выдавать дипломы всем подряд. Субверсия? Отнюдь. Мы в очередной раз стали инициаторами передовой формы, формы ценности в чистом виде: дипломов без научного труда. Системе они уже не нужны, ей нужны операциональные ценности, обращающиеся в пустоте, — и мы были теми, кто положил этому начало, с иллюзией, что выполняем противоположное.

Дистресс студентов от того, что им вручают незаслуженные дипломы, равен дистрессу преподавателей и дополняет его. Он более скрыт и более коварен, чем традиционное опасение провалиться на экзамене или получить бесполезное образование. Страхование диплома с ответственностью за все риски лишает смысла все перипетии познания и отбора и переносится тяжело. Поэтому необходимо усложнить всё это либо предоставлением алиби в виде симулякра научной деятельности, который обменивается на симулякр диплома (преподаватель, «выдающий» обязательный минимум, трактуется как некий торговый автомат), либо некой формой агрессии или раздражения, с тем чтобы, по крайней мере, могло происходить ещё хоть что-то напоминавшее «реальные» отношения. Но ничто не помогает. Даже «семейные сцены» между преподавателями и студентами, из которых теперь в основном и состоят их реальные взаимоотношения, являются лишь напоминанием и своего рода ностальгией по насилию или соучастию, тому, что когда-то сталкивало или объединяло их вокруг научной цели, или же цели политической.

«Жёсткий закон стоимости [ценности]», «железный закон» — когда он прекращает своё действие, какое же уныние охватывает нас, какая паника! Вот почему для фашистских и авторитарных режимов ещё настанут хорошие времена, ведь они воскрешают что-то вроде насилия, необходимого для жизни, перенесённого или нанесённого — неважно. Насилие ритуала, насилие труда, насилие знания, насилие крови, насилие власти и политического — всё годится! Баланс сил, противоречия, эксплуатация, наказание — с этим всё понятно, всё ясно! Сегодня этого не хватает, и потребность в этом даёт о себе знать. Когда преподаватель пытается реинвестировать свою власть через «свободу слова», самоуправление группы и другую современную чушь, это всего лишь игра на уровне Университета (однако таким же образом организовывается вся политическая сфера). И этим никого не обманешь. Просто для того, чтобы избежать глубокого разочарования, катастрофы, к которой влечёт потеря роли, статуса, ответственности и невероятная, всевозрастающая демагогия, необходимо воссоздать в лице преподавателя хотя бы манекен власти и знания или наделить его хотя бы частицей легитимности, исходящей от крайне левых, иначе ситуация станет невыносимой для всех. Именно благодаря этому компромиссу — искусственность фигуры преподавателя, двусмысленное соучастие студента, именно по такому призрачному педагогическому сценарию всё и продолжается, и на сей раз может продолжаться бесконечно долго. Ведь конец наступил для ценности [стоимости] и для труда, но не для симулякра ценности и симулякра труда. Мир симуляции трансреален и трансфинитен: никакое испытание реальностью уже не сможет положить ему конец, разве что полный коллапс и обвал, который остаётся нашей самой несбыточной надеждой.