По законам людей эта страсть — преступна. Но для Древней крови не существует человеческих законов.

«А для тебя, Генри?» — прозвучал в голове знакомый суховатый голос.

Я остановился.

«Для тебя — лично для тебя — человеческие законы существуют?»

— Ришье. — Лота смотрела на меня, запрокинув голову. Оказывается, мы почти одного роста — но я немного выше. — Ришье?

Меня пронзило разрядом — даже ноги онемели. Почему-то родное имя вдруг показалось мне чужим, словно в нем было нечто пугающее. Словно в имени заключалось мое проклятие.

Г-генри, — сказал я, отступая на шаг. — П-пока — Г-генри.

Словно за то время, что я им не пользовался, «Ришье Малиган» приобрело несколько не слишком приятных черточек. Имя без хозяина — бездомный пес, который тащит за собой блох и чесотку. И теперь этого пса надо отмыть, вылечить и подкормить.

Или пристрелить, чтобы не мучился.

…замуж и вполне счастлива.

Наверное, в моем взгляде что-то мелькнуло.

— Конечно, — ответила Лота, замкнувшись и став сразу далекой и чужой. Будто спряталась за стеклянной стеной. Внутри меня со звоном лопнула серебряная нить, окрасилась кровью. — Как скажешь… Генри.

Мы молчали. В комнате звенело тонкое, едва слышное эхо.

— Ты еще хочешь осмотреть дом, братец? — спросила Лота наконец.

— Суд-дов-вв…

И мы пошли смотреть дом.

Вскоре это стало мучительным для нас обоих. Лота что-то рассказывала, изображала радушную хозяйку, пытаясь при этом не смотреть на меня; я кивал, поддакивал и пытался не смотреть на нее. Со стороны, наверное, казалось, что мы ненавидим друг друга, до того холодно мы разговаривали. Мы старались не задеть друг друга — и, конечно же, задевали. Каждое такое «конечно же» было прикосновением к раскаленному металлу — меня начал преследовать запах паленой пушечной бронзы, политой уксусом в пылу сражения. И даже занять время пустой вежливой болтовней оказалось невозможным. Я мысленно проклял свое заикание. Проклял шкипера Уто, который выбрал мишенью мою голову. Проклял самого себя, зачем-то все же приехавшего в Наол.

Как во сне мы прошли нижний этаж, заглянули в столовую, кухню, гостиную, миновали комнаты слуг. Поднялись наверх и оказались в музыкальной комнате, где кроме обычных скрипок и фортепиано стоял еще и магесин — довольно старый, из светлого дерева, покрытый резьбой и лаком. Я открыл крышку. Увидел два ряда черных клавиш, верхний — тенора, нижний — басы. Нажал на клавишу — 6есенок чистым ангельским голосом вывел «ми», завершив ноту аккуратным вокальным узором.

Все-таки раньше умели делать вещи. Не то, что сейчас.

— Сыграешь? — спросила Лота.

Я покачал головой. В другой раз.

Мы прошли по коридору — со стен на нас смотрели чьи-то фамильные портреты — пафосные, атлас и золото. Мужчины все как на подбор: с бородками-клинышками, с тонкими узкими носами, в черных кирасах; женщины с ангельскими лицами, в бело-розовых платьях — а в глазах плохо скрытый ужас. Интересные, однако, теперь у Лоты родственники.

Щелкнул замок, открылась дверь. Мы переступили порог комнаты. Здесь был стол, покрытый травяного цвета сукном, и массивный секретер красного дерева, нависающий с правой стороны тяжело, словно гранитный лев.

— Ч-что эт-то? — Я огляделся. Н-да. Веселенькое местечко.

— Кабинет моего мужа.

Маленькая пузатая бутылка зеленого стекла. Внутри переливается густая коричневая жидкость, оставляя маслянистые разводы на стенках.

Эликсир матушки Гилберта Кельдерера. Я покачал головой. Что, Ришье, докатился? Уже знахарскими средствами не брезгуешь? Матушка голубоглазого наемника, наверное, хорошая женщина, но магии в этой бутылке — ноль целых ноль десятых. Разве что в уборную набегаешься.

Или все же — рискнуть?

…Над столом висел еще один портрет. Золоченая рама. Мужчина лет пятидесяти, сильное, породистое лицо с узким вытянутым носом, седеющие кудри — нет, никакого парика. Неизменная кираса черной стали; кисти рук, белые и изящные, сложены на эфесе шпаги.

Жесткий пронзительный взгляд домашнего тирана.

— К-кто это?

— Барон Хантер, — сказала Лота.

Так я и думал. Не староват для тебя, сестрица?

— Отец моего мужа, — продолжала она. Я поперхнулся.

— Замечательное лицо, не правда ли? Одна из последних работ Гуго Фенриксена… Пришлось подойти ближе, чтобы скрыть замешательство. Да, портрет замечательный. Особенно меня впечатлило, что художнику удалось передать на холсте мрачный, непреклонный взгляд старого аристократа. Изображенный на картине явно был незаурядным человеком. И вместе с тем от его изображения веяло неким безумием, прячущимся за благородным фасадом.

Всплеск черных корявых ветвей, пронзающих небо.

Я подошел еще ближе…

Та-ак. Это уже становится интересным.

Я оглянулся на Лоту. Нет, она не смотрела. Я снова повернулся к портрету. Хаос побери! Глаза у портрета оказались выколоты. В холсте зияли дырки, нанесенные… кинжалом? шпагой? Очень точные и аккуратные проколы.

— Что там? — поинтересовалась Лота. — Ты как будто увидел привидение?

Я покачал головой. Ничего, все в порядке.

Интересная, однако, у Лоты семейка. Мало ей было Малиганов?

Я снова посмотрел на портрет. Жутковатое ощущение. Эти дыры вместо глаз… Если это сделал нынешний муж Лоты, то его нужно опасаться. Вот только как ей объяснить? В любом случае я буду рядом, если потребуется помощь.

Правда будешь, Генри? — спросил я сам себя.

Против барона Хантера, который меняет учителей фехтования как перчатки?

Шпажный выпад. Раз — укол и два — укол. С жестким стуком острие упирается в стену.

Он достаточно высокого роста, чтобы сделать это ровно и не порвать холст.

И у него чертовски точный и сильный удар…

Я перевел взгляд на свои руки. Дрожат. И глаз дергается. Ты даже говорить нормально не в состоянии, Ришье, не то, что держать шпагу.

Какие у тебя шансы на успех, заика? А?

Что молчишь?

Ничего. Вернувшись после в свою комнату, я упал кровать и лежал неподвижно, как мертвый. Думал? Нет, не думал. Просто смотрел перед собой и ни черта не видел. Пустота внутри. Долго лежал. Затем встал, ополоснул лицо, открыл сундук и начал приготовления. Времени немного. Так, сначала мел, вычертить на полу простенькую пентаграмму…

Рискнуть?

Да, рискнуть.

Теперь зажечь свечи. Плюнуть, растереть пальцами. Отломить кусочек от плитки жевательного табака. Плеснуть вина. Приношение лоа готово. Наконец, самое главное…