Он боялся, что Алексис умерла, но однажды вечером услышал пение, доносящееся из старого лодочного сарая, стоявшего в нескольких футах от воды. В ту ночь Тео дополз до сарая и остался там до утра. Он нашел на земле несколько старых одеял и чемодан с одеждой и понял, что его знакомая – бездомная. Вот тогда Тео пожалел, что не может ходить и приносить ей еду. Сырая рыба вызывала у Алексис тошноту, а разжечь костер, чтобы пожарить свои дары, он не мог.

– Я начал понимать, что мы и люди не такие уж разные. Мне и в голову не приходило, что у вас, живущих на суше, так много неисполнимых желаний. Я думал, вы все поняли, все просчитали и всем довольны.

– Едва ли, – вставила я.

– Такое вот чудесное я сделал открытие.

– И что же случилось потом?

– Однажды она просто исчезла.

– Умерла?

– Не знаю. Все ее вещи остались в том лодочном сарае. Но сама она больше не появлялась.

Слушать это было невозможно. Мне абсолютно не нравилось, что она ушла от него – пусть даже на смерть, – а не он от нее и что отныне он будет томиться по ней. И, возможно, чтобы наказать его или утвердить контроль и показать, что и я могу однажды вот так же исчезнуть, я сказала:

– Надеюсь, со мной такое не случится. Самое грустное ты прошел, все позади…

– Ты это к чему?

– К тому, что ты не будешь так сильно переживать, когда меня не будет.

– Что значит «не будет»?

– Я скоро уеду.

– Надолго?

– Навсегда.

Я все ему рассказала: что живу в таком месте, где нет океана, что до отъезда осталось три недели. И еще спросила, знает ли он, что такое пустыня.

Он молча уставился на меня, и я поняла, что обидела его.

– Ты думаешь… – начала я и не договорила. Что делать? Спросить, можно ли мне взять его с собой? Сумеет ли выжить в пустыне?

Но он уже закрыл лицо руками и застонал.

– Тео…

Он не ответил и даже как будто впал в транс. Словно превратился в сирену. Как писал Гомер, сирены обладают роскошным, мелодичным голосом, но могут также завывать с болью и мукой. И здесь боль была не та, романтизированная, какой я рисовала ее раньше, боль потери и желания. Мы, люди, представляем сирен наделенными божественной силой, но здесь звучала боль открывшейся раны, боль с отголоском безумия, боль, являвшая истинную любовь, которая может быть даже гротескной.

В другой комнате проснулся Доминик, и его лай присоединился к горестным стонам Тео.

– Успокойся, – попросила я. – Извини. Пожалуйста.

Я сказала, что попытаюсь что-нибудь придумать. Может быть, мне еще удастся задержаться. Просто я не знала, насколько все важно для него. Но Тео не слушал и заявил, что теперь уже слишком поздно.

– Ты солгала мне. Я думал, что мы с тобой и дальше будем встречаться на суше, и даже хотел попросить тебя присоединиться ко мне под водой. Серьезно. И вот теперь оказывается, все это время ты знала, что бросишь меня.

Что он имел в виду, говоря про «под водой», я так и не поняла. Может, у него тоже бредовые идеи, только еще почище моих? Неужели не понимает, что я под водой жить не смогу?

– Нет, Тео, нет. Все не так. Я люблю тебя и хочу остаться с тобой навсегда.

– Как только ты могла даже думать, что бросишь меня. Как ты могла допустить, чтобы мы так сблизились, и не сказать, что этому придет конец. Ты разбиваешь мне сердце. Это так унизительно.

– Я боялась, что, если скажу об отъезде, ты будешь по-другому ко мне относиться. Мне нравилось то, что у нас было, и я не хотела никаких перемен. А потом уже было поздно. Я все думала, как бы сделать так, чтобы остаться в Венисе, но боялась, что ты меня оттолкнешь.

– Поможешь загрузиться в тележку? – спросил он. – Мне надо вернуться в океан.

– Подожди, разве ты не можешь остаться? Мы могли бы поговорить, обсудить…

– Просто помоги мне, ладно? Отвези, пожалуйста, на берег. Прошу тебя, помоги мне вернуться к воде.

– Не знала, что ты так к этому отнесешься.

– Чего ты не знала? Что я тебя люблю? Когда ты сказала «вечная любовь», я решил, что ты никогда меня не бросишь, никогда не уйдешь.

– Ну тогда я не уйду. Если ты не хочешь, я не уйду. А насчет тех слов про вечную любовь… мне и в голову не пришло, что ты поймешь это буквально. Я думала про вечную любовь в духовном смысле, да и не была уверена, что ты не играешь. Мне всегда казалось, что в один прекрасный день ты просто уплывешь и я никогда больше тебя не увижу.

– С какой стати ты так подумала? И почему у тебя сложилось такое впечатление? Что такого я сказал или сделал? Я всегда только заботился о тебе.

Вообще-то так оно и было. Но в моих глазах, учитывая, что я смотрела на все через увеличительное стекло подозрительности, недоверия и вечного ожидания предательства, даже малейший недостаток внимания воспринимался как фатальное охлаждение чувств. Я не могла сказать ему, что выискивала малейший признак неизбежного разрыва или указание на то, что он никогда не будет любить меня так, как кого-то другого. Уже сам факт его прошлых увлечений означал, что мне нужно быть готовой к уходу, но, опять-таки, сказать ему об этом я не могла. Ведь я сомневалась даже в том, что сама способна любить по-настоящему.

– Ты не веришь в любовь, – словно прочитав мои мысли, заявил Тео.

– Верю. Я очень даже верю в любовь. Верю больше, чем во что-то еще. Но у меня это плохо получается.

Только тогда я вдруг поняла, что он во многом напоминает меня и так же, как я, боится, что его бросят. Может быть, мы были одинаковы, и уже поэтому мне требовалось, самой того не сознавая, стать кем-то другим. Я Близнецы по лунному календарю, а Близнецы отличаются двойственной натурой. Во мне заключаются и мужское и женское начало. Но мы с Тео были двумя частями одного и того же. Мне вспомнились Рыбы – две рыбы, связанные одной нитью, одной звездой, Альфой Рыб. Пытаясь сбежать от чудовища Тифона, Афродита и ее сын Эрос обратились рыбой и уплыли. Но здесь, у нас, кто Афродита и кто чудовище? Я угрожала уплыть, чтобы не оказаться в положении брошенки. И вот теперь Тео пытался наказать меня, уйдя первым.

В своих фантазиях мы никогда не представляем, что объект фантазий может пострадать. Я знала, что он чувствительный, но не верила, что это у него настоящее, что он может быть таким же чувствительным, как я. Не верила, что он и в самом деле может почувствовать себя преданным. Было ли это так потому, что он – мужчина, а я – женщина? Мне думалось, что только я способна испытывать такой стыд, ощущать себя отверженной. Я считала, что чувствовать это может только женщина. Теперь все это выглядело безумием. Я была безумна, когда умоляла кого-то остаться, и я была безумна, когда уходила и бросала.

– Мне стыдно. Я хочу уйти. Ты мне поможешь?