Направляясь к автомату, чтобы его проверить, бармен сам не знает, насколько он близок к истине. Старый автомат Сильвия, конечно, стар и изношен. Но если даже неодушевленные предметы умеют чувствовать опасность, то мистеру Сомбре стоило бы прислушаться к ее молчанию и заглянуть за заднюю стену, в которой открыто одно-единственное окно — через него голоса отчетливо слышны во влажном вечернем воздухе.

Прислонившись спиной к стене, там сидит человек. Он старается дышать как можно тише.

Он сидит там уже несколько часов и только сейчас очнулся от дремы. Он был в пути целых два дня, и его цветастая рубашка промокла насквозь. Он собирался уйти еще несколько минут назад, но его уши уловили в окружающем пространстве какой-то лишний звук. Когда спокойный голос в баре рассказывал поникшим посетителям про кораблекрушение, что-то проскользнуло и скрылось за голосовыми связками, изменив тон и цвет сообщения. Этот человек знает больше, чем говорит, и притворяется несведущим.

Тогда Перехватчик закрыл глаза и притих.

Потому что за надменностью бармена скрывается история. И теперь он сидит и слушает, как приближаются шаги. Толстые кожаные подошвы чуть поскрипывают. Тяжелые каблуки, большой размер. Гектор прячется за деревом и ждет. Он должен планировать нападение на «Море тени», он должен найти Якоба Шталя, но он ничего не может с собой поделать. Инстинкт, заставлявший его не спать по ночам, требует своего, как беззвучная сигнализация.

Высокий человек в форме появляется на пороге. Он снимает фуражку и подходит к бару без единого слова. Тяжело дыша, опирается о стойку.

— Вселенская скорбь? — ехидничает мистер Сомбра, наливая Толиверу бурбону, хотя тот еще ничего не просил.

— Нам нужно побеседовать о Том, о Чем Мы Молчим, — отвечает коп, не обращая внимания на стакан и озираясь. — Закрой заведение. Сейчас же.

— Я тебе уже говорил, — начинает мистер Сомбра, засовывая руки в карманы черных штанов с острыми, как ножи, складками. — Говорил. Здесь таких слов произносить нельзя. Ни сейчас, ни когда еще. Такой уговор, и ты…

— А какие слова ты хочешь чтобы я употребил? — Толивер игнорирует угрозу в голосе и позе собеседника. Он достает объявление с печальным лицом Селесты, которое столько раз складывали, что нос почти стерся. — Сегодня на пристани появился мужик в одежде Штурмана и заявил, что видел эту девицу. И ее друзей. В частном заповеднике нашего приятеля. Какие тут использовать слова? Сказать, что он спросил у меня дорогу до хорошего ресторана? Или будешь и дальше притворяться, что не знаешь, о чем речь?

Бармен подходит к двери и запирает ее изнутри. Затем возвращается к барной стойке, сохраняя безопасное расстояние между собой и копом. На его загорелых предплечьях появляются мурашки, и впервые за много дней он чувствует холод, хотя вентилятор над его головой едва остужает воздух. Он берет бурбон и выпивает его сам. Затем машинально проводит рукой по бриллиантам на пряжке ремня. Как и Сильвия, он блюститель ритуалов. А то, что говорит Толивер, ломает красивую сказку, которую он создал вокруг себя, своего бара и своего прошлого за десять с чем-то лет.

— Я тоже его видел, — неспешно кивает мистер Сомбра. — Никто ему не поверит. Он выглядит как умалишенный. Почему ты его не арестовал? Можно было разобраться с ним по-быстрому в участке.

— Думаешь, я не пытался? Мне не хватило времени. На нас смотрели люди.

— Люди так устроены, Толивер, они друг на друга смотрят. Твоя задача здесь…

Долговязый коп поднимается и делает пару шагов в сторону бармена.

— Моя задача? У нас с тобой задача одинаковая. Мы подписались на это одновременно и одновременно отойдем от дел. Такой был уговор. И сейчас я прошу тебя о помощи.

— А что я могу? — удивляется мистер Сомбра. Но голос этот скорее принадлежит человеку по кличке Тень, которым он некогда был, — вечно ускользающему.

Снаружи Перехватчик настраивается на секретную частоту двух мужчин. В их разговоре нечто куда большее, чем просто жадность. В нем — вероломство, обещания, отрицание, даже раскаяние. Он едва дышит, он существует на тоненькой нити, натянутой между невысоким барменом и его огромным приятелем. Если Гектор способен испытывать подлинное счастье, то выглядит оно именно так. Он молится, чтобы оба не прекращали беседу. Его мозг записывает каждый слог, словно выжигая огнем в памяти.

В баре Тень снимает фартук и вешает его на крюк. Он стоит посреди помещения и в кои-то веки чувствует себя беспомощным, глядя на полустершуюся фотографию над дверью. Она как будто знает, что о ней говорят, и слегка перекашивается в своей раме. Хотя, возможно, бармену это только кажется. А может быть, это стены реагируют на ветер, который снова нарастает с намерением уж в этот раз точно порушить здание во время нового шторма.

В неоновом сердце Сильвии, должно быть, что-то зашевелилось. Как по заказу, она прерывает беспокойные мысли обоих мужчин, включив песню про вечную любовь, от которой Толивер подскакивает на стуле.

— Надо съездить к нему и покончить с этим, — говорит Толивер, подходя к автомату и пытаясь прервать его плач. Но сколько бы кнопок он ни нажимал, Сильвия не желает молчать.

Бармен хмурится и качает головой так яростно, точно хочет стряхнуть ее с плеч.

— Мы пробовали его остановить. Помнишь, чем это закончилось? Не можем мы туда пойти. Он сидит на своей территории, мы не вмешиваемся. Таковы правила, и…

Голос Толивера срывается на крик:

— Правила? Хочешь поговорить о правилах? Последние два года они что-то не работают. Что насчет этих живых игрушек, которых мы позволяем ему держать у себя? А? Он ведь обещал, что не будет отсвечивать. А потом нарядил этого бездомного и подослал к нам. Это называется не отсвечивать? Черт!

Тень подходит и выдергивает шнур Сильвии из розетки. Ее голос умолкает постепенно, по мере того как замедляется вращение пластинки.

— Он стареет, — заключает бармен. — Становится старым и неосторожным.

Толивер смотрит на автомат, как будто ждет, что он заговорит.

— Или он хочет нас выманить.

Тень открывает ящик, достает револьвер и с треском опускает его на стойку.

— Ну что ж, он нас выманил. Ему это не сойдет с рук так легко, как в прошлый раз.

Толивер подходит и снимает фотографию со стены, просто протянув руку. Он протирает пыль со стекла, и на снимке проступает ряд улыбающихся членов экипажа, поднимающих парус на «Ла Вентуре» десять лет и много жизней тому назад. Он обнимает раму с такой силой, что стекло трескается о его грудь.

— Я уж и не помню прошлого раза, — говорит он, мечтая поверить в собственные слова. — Давно дело было.

— Зато я помню, — отзывается бармен, заряжая револьвер. — Я помню все.

Парусник исчез.