— Элена, — тихо позвала она.

На постели что-то зашевелилось, и та, которая лежала на ней, вдруг ощутила, что в комнате кто-то есть. Бьянка снова позвала ее по имени и поняла, что ее слышат, несмотря на то, что лицо лежавшей скрывала тень, отбрасываемая пологом. Филиппо решил прийти ей на помощь.

— Кто-то, кто очень дорог тебе, Элена, пришел навестить тебя, — вкрадчиво проговорил он.

— Это я, Бьянка из Оспедале. Твоя приемная крестница. — И Бьянка запела старую песенку про Коломбину, которую Элена и Мариэтта так часто пели ей в детстве. — Танцуй, Коломбина, пляши, Коломбина! Взгляни на Арлекина…

Жуткий, режущий слух вскрик донесся с тонувшей во мраке постели и оборвал песню. Существо, лежавшее на постели, зашевелилось, задвигалось, и через мгновение Бьянка увидела напоминавшее маску лицо, ярко блестевшее в полумраке, по бокам которого струились длинные кудри нежно-золотистого цвета. Боже мой! Элена! Что же с нею стало! Бьянка невольно ахнула и прижала ладони к щекам и так, раскрыв рот, застыла, не в силах вымолвить ни слова. В следующую секунду в наступившей тишине прозвучали слова, страшнее которых девушке слышать не приходилось.

— Убирайся отсюда! Я всегда ненавидела тебя! — произнес странный скрипучий, почти незнакомый голос, сопровождаемый ужасным, мерзким кашлем.

Бьянка готова была упасть в обморок, разрыдаться, закричать. Повернувшись, она бросилась к дверям, стоявший неподалеку Филиппо поймал ее и, обняв за плечи, вывел через смежную со спальней комнату в коридор. Прижавшись лицом к его груди, она разрыдалась. Гладя ее по волосам, он успокаивал ее.

— Ну, ну, птичка моя маленькая. Моя маленькая… успокойся, любовь моя. Успокойся, не надо бояться.

От сотрясавших ее рыданий Бьянка с трудом могла дышать, лишь крепче вцепилась в накрахмаленную рубашку и сюртук Филиппо.

Зрелище утратившей рассудок, невменяемой Элены было чем-то таким, чего ее душа не могла выдержать. А еще этот крик, эти ужасные слова, эта злоба — все было, ну совсем как удар ножом в самое сердце, в душу ее.

Филиппо оставался спокойным.

— Вот видишь, — обратился он к Бьянке. — Болезнь Элены подточила и ее разум. Этого и следовало ожидать. Теперь ты знаешь то, что я от всех остальных держал в строгой тайне. Исчезла моя последняя надежда, что хоть ты сумеешь вернуть ее к прежней жизни, но и ты не смогла.

— Но я пыталась! — Бьянка продолжала всхлипывать. — Вы же сами слышали, что она сказала!

Он взял в ладони ее залитое слезами лицо и наклонился к ней.

— Она просто не соображает, что говорит, пойми. Попытайся это понять.

Филиппо нежно поцеловал девушку в ее дрожащие губы, и она закрыла глаза. В его сильных объятиях она чувствовала себя легко и спокойно, будто обретая в них какую-то, лишь ей доступную блаженную обитель. Слезы все еще текли по ее горячим щекам, и он своими поцелуями осушал их, прикасаясь губами к ее трепетавшим векам. Потом его губы стали блуждать по ее виску, коснулись мочки уха, бархатистой кожи затылка. Его пальцы спокойно и уверенно снимали с нее покрывало, которым Оспедале закрывало ее прекрасное лицо от всего остального мира, и Бьянка почувствовала, что оно мягко и беззвучно скользнуло на пол. Господи, какие сладкие у него губы!

Пережитый ею шок поверг ее в странное состояние, напоминавшее оцепенение, и она не желала избавляться от этого сладостного, сковавшего ее, опьянявшего ее разум паралича. Вернуться опять в этот страшный мир, в эту ужасавшую ее реальность, нет, она не могла и не желала этого сейчас. Будто это происходило не с ней — она чувствовала, как кто-то расстегивает ее платье, и вот она уже падает навзничь, и его стальные ладони сжимают ее груди.

Бьянка по-прежнему не открывала глаз, а его губы шепчут:

— Я люблю тебя! — и потом они снова ласкают ее груди, шею… И она слышит, как сама кричит эти же слова.

— Я люблю, люблю тебя! — И сладостная экстатическая волна пронизывает ее тело, и время перестает существовать…

Сестра Джаккомина стала нетерпеливо поглядывать на часы, стоявшие здесь же на одном из резных столиков. Бьянки нет уже около часа. Ну что ж, наверное, это добрый знак. Она снова склонилась над одной из книг, и тут появилась Бьянка.

— Что случилось, моя дорогая? — стала допытываться монахиня, видя, что девушка взволнована. — Ты виделась с Эленой?

— Да. Она очень больна. И больше я с ней встречаться не хочу.

— А ты сказала ей, что и я здесь? — Недоумевала сестра Джаккомина, слегка задетая тем, что за ней так никого и не прислали. Очень странно, если принять во внимание, что Бьянка так долго просидела у нее.

— Элена утратила способность что-то понимать и помнить.

Сестра Джаккомина в отчаянии всплеснула руками. В глазах ее заблестели слезы.

— Как же так? Какие плохие новости ты принесла, Бьянка! А я так надеялась!

— Может быть, отправимся сейчас в Оспедале?

— Да, да. Я как раз все на сегодня закончила.

По пути в Оспедале Бьянка разговаривала мало. Обычно они с монахиней успевали вдоволь наболтаться, пока направлялись в школу. Но сестра Джаккомина предпочитала не лезть к Бьянке с расспросами, чувствуя, что бедняжке сейчас не до разговоров. Ведь ее так выбило из колеи это посещение больной крестной. Как только гондола доставила их в Оспедале, Бьянке вдруг пришло в голову, что уезжала она отсюда еще сегодня девушкой, а возвращается сюда уже женщиной. Ей вспомнились и слова Мариэтты о том, что Филиппо пытается совратить ее, но произошедшее сегодня она принимала безоговорочно, для нее в этом было нечто предопределенное свыше, что рано или поздно все равно должно было бы случиться. Ее любовь к Филиппо достигла своего пика, и ее страстное желание принадлежать этому человеку сильно поколебало те моральные установки, которые годами прививались ей в стенах Оспедале делла Пиета. Если бы Элена, вечно смеющаяся, веселая, жизнерадостная, не изменилась бы до неузнаваемости, ничего не случилось бы, ее чувства к Филиппо не нашли бы такого выхода. А сегодня… сегодня он овладел ею в тот момент, когда она лишь начинала осознавать свое страшное потрясение, которое она пережила в спальне Элены. Всё это сломало, унесло прочь все преграды, и не будь этого потрясения, ничего бы у них с Филиппо не произошло.

— Вот мы и приехали, — оповестила сестра Джаккомина гондольера, когда они причалили к ступенькам у входа в Оспедале. — Я потом сообщу сестре Сильвии, что ты виделась с Эленой. Сейчас пока этого делать не надо — она сразу же примется допрашивать тебя, а тебе сейчас не до этого, я вижу.

Бьянка несказанно обрадовалась возможности отправиться прямиком в свою комнату, никого не оповещая ни о своем прибытии, ни о том, что общалась с Эленой. У нее было достаточно своих личных проблем, внезапно вставших перед ней. Прежде всего она должна была обдумать то новое качество, в котором она пребывала теперь, после возвращения из палаццо Челано. Когда Филиппо обладал ею, когда ласкал ее, целовал, обнимал, он клялся ей, что теперь вопрос о женитьбе решен, и оставалось лишь ждать, когда это станет возможным. Когда он упомянул о свадьбе, Бьянка не ощутила и намека на стыд. После всего того, что ей довелось увидеть и пережить в спальне, она полностью отдавала себе отчет в том, что он по сути дела вдовец. Она никак не могла воспринять это копошащееся, странное, издерганное существо, забившееся под одеяло, будто затравленное животное, как живого человека. Жену.