Я молчала.

Не поверят. Люди попросту не поверят – не захотят, отторгнут эту информацию, как очерняющую их скверну, а дети в итоге так и будут продолжать болеть. Хотя до семи лет не должны вообще… Все это сложно и неуклюже укладывалось в моей голове.

Значит, и я тоже? Когда в два месяца подхватила воспаление легких… значит, мать ругалась с отцом? Все возможно – теперь не узнать. А после, когда в четыре года я болела коклюшем, – ведь тогда отца уже не было?

– А если одного из родителей нет рядом? Если он умер, а ребенок все равно болеет?

– Значит, мать держит обиду на отца – не отпустила ее. И когда та всколыхивается, ребенок заболевает. Видишь ли, расстояние для энергии не важно – важно ее наличие в теле, в атмосфере, в доме – отсюда и результат.

«Мама, а если бы ты отпустила горечь? Отпустила бы печаль от того, что он ушел так рано, болела бы я так же сильно, как и тогда?»

Продравшись через интуицию, ответ уже всплыл на поверхность – нет. Но кто же знал? Тогда еще на наших полках не стояли книги Виилмы, тогда не было Нордейла, лекций, Дрейка…

Всему свое время.

Подведенный человеком на экране итог на какое-то время и вовсе лишил меня радужного настроения:

– Если родители не задумываются о том, что ребенок болеет из-за них, – продолжают совершать ошибки, копят негативные эмоции, обвиняют друг друга и людей вокруг, растят внутри злобу на мир, – болезни чада не прекратятся никогда. Ранней смертью внука судьба покажет им, насколько они были неправы. Если же цепь продолжится и после, то попросту прервется род – один или все из отпрысков не смогут родить – окажутся, несмотря на все лекарства, бездетными.

– Но ведь эти люди будут платить за ошибки своих родителей, а то и бабушек и дедушек. Нечестно, так?

– Честно, потому что эти люди знали, к кому в семьи шли за воплощением, а потому приняли на себя ответственность исправлять родовые ошибки, совершенные предками.

– А это вообще возможно?

Дрейк вздохнул.

– Возможно. Но очень сложно.

Сложно. Возможно. Нужное подчеркнуть.

– Значит, если внук сможет что-то исправить, род возобновится?

– Да.

Это ж сколько ему – внуку – придется за всех пыхтеть и отдуваться?

Но, главное, всегда все можно исправить – пусть непросто, пусть придется потрудиться, но ведь возможно? Оптимист во мне никогда не умирал.

Глядя на мое нахмуренное, но с проблесками воодушевления во взгляде лицо, Дрейк улыбнулся и покачал головой – он знал, о чем я думала.

И был со мной согласен.

* * *

Кто-то с замершим дыханием слушает симфонию, кто-то критику в свой адрес, кто-то похвалу, кто-то умные мысли, цитаты или, например, стихи. Сиблинг же с замершим дыханием слушал не что иное, как стук собственного сердца. Да-да, именно его – сердца, – которое теперь билось со скоростью сто двадцать ударов в минуту.

Невероятно. Такого пульса у него не случалось ни во времена забегов на короткие дистанции, ни во время волнения (ибо он давно отучился волноваться), ни от прилива чувств, которые, к слову, по большей части тоже отсутствовали.

Спокойствие, спокойствие и еще раз, как учил Дрейк…

«Сто двадцать два удара в минуту, – мысленно отмечал он. – Сто двадцать четыре – какое к черту спокойствие?» КАКОЕ? Когда на тебя с экрана смотрит женское голубоглазое красивое лицо, а сбоку виднеется текст: «Касинская Яна. Екатеринбург».

Его вторая половина.

ЕГО. Вторая. Половина.

Пульс сто двадцать восемь ударов…

Конечно же, первым делом, запершись в будке, он ввел системный запрос: «использовал ли кто-нибудь его отпечаток в течение прошедшего месяца», получил отрицательный ответ, фыркнул и долго смотрел на темный экран.

Черт. Он все-таки приехал сюда. Зачем-то.

Забросил дела, передал управление третьему отделу – Турику, Андани и Мелигано – справятся, – и отправился прямиков в сервис «Моя вторая половина», чтобы доказать самому себе, что он не трус и никогда им не был.

Не был и теперь. И, глядя в незнакомые голубые глаза, которые его гипнотизировали уже с экрана, он слушал бешеный стук собственного сердца и волновался. Совсем чуть-чуть.

Ладно, не чуть-чуть. Сильно, как подросток, пенис которого встал впервые в жизни, как инвалид, всю жизнь слышавший «сидеть вам в инвалидной коляске», а тут – надо же – взяли и зашевелились ступни…

Касинская Яна. Екатеринбург.

Не шутка, не шутка, не шутка…

Кто бы ни подкинул ему ту чертову записку, знал, о чем писал в ней.

Симпатичная девчонка, судя по всему, с характером. Большеглазая, чуть надменная, упрямая, с небольшим, но красивым, как у куколки, ротиком и острым подбородком.

Внешне спокойный Сиблинг сидел на стуле с ровной, будто бетонной, спиной, смотрел на фото равнодушно.

И потел.

* * *

Мир хорош тем, что все в нем изначально уравновешено: хорошие людьми плохими, кислое сладким, холодное горячим, Огонь Водой, свет тьмой, а неприятные новости всегда должны быть уравновешены приятными. Именно так я решила.

Раз уж настроение после занятия неожиданно поблекло и из сверкающего на солнце ручейка превратилось в застоявшуюся пыльную под серым небом лужу, следовало срочно помочь ему исправиться. А исправляться оно почему-то любило в кафе «Чалотти», куда я и направилась сразу после Реактора.

Шоколадно-фисташковый эклер – плюс один балл к настроению.

Шарик мангового мороженого, крошка из слоеного теста и свежие ягоды – плюс два балла.

Ванильный кофе с корицей – плюс три балла…

Которых как раз должно хватить для того, чтобы на весь оставшийся день вернуть обратно на лицо улыбку…

– Алло!

Начать баловать вкусовые рецепторы я не успела – зазвонил телефон. Бодрый голос Эльконто сначала поинтересовался тем, «где я есть», затем «можно ли присоединиться?», получил ответ «можно» и отбыл с короткими гудками.

А спустя десять минут уже прибыл в «Чалотти» и теперь – огромный, довольный и расслабленный – восседал напротив меня за столиком.

– Нет, как-то на него все это повлияло точно! Вчера он собрал нас всех в кабинете и долго и настойчиво интересовался, не лез ли кто к его машине. Ди, слушай, а что, ты…

Я замахала на него руками так рьяно, что едва не сбила в сторону эклер с блюдца.

– Может, не будем об этом вслух?

Дэйн лишь весело отмахнулся:

– Не дрейфь! Халк сказал, что наши с тобой разговоры теперь автоматически будут попадать в моей памяти под «купол», и их никак не засечь, а вот эта штучка, – он достал и подкинул на ладони нечто металлическое и квадратное, похожее на старую советскую батарейку, – защищает нас от любой внешней прослушки – подарок Логана!