Райты выберутся здесь. — Кейтсби указывает на юго-восточное окно. — Вы тоже, Кит. Таким образом вы окажетесь в садах Миддл-Темпла. Внутрь ведет только одна дверь, которая будет охраняться. Когда дело завершится и люди королевы поймут, что суета в здании — не часть представления… во всяком случае, не заранее задуманная часть… и уяснят, что случилось, они погонятся за вами. Мы считаем, что у вас будет не более пяти минут форы. Пять минут с того мгновения, когда Райты потушат свечи. Ваш клинок вонзится в грудь королевы, вы вылезете в сад через окно и доберетесь до реки. Там вас будет ждать лодка.

Между окном и причалом около десятой части мили. Двести одиннадцать шагов или вполовину меньше, если бежать. Я это знаю, измеряла сотню раз. Но на карте расстояние выглядит огромным. Это расстояние между жизнью и смертью.

— А где будете вы? — спрашиваю я. — И Том Первый и Том Второй?

Два Тома смущенно переглядываются. Я никогда не произносила этих прозвищ вслух.

— Уинтер — первый, Перси — второй, — поясняю я.

— Уинтер будет следить за происходящим с безопасного расстояния, — говорит Кейтсби. — Получив подтверждение того, что все прошло как надо, мы с Перси отправимся в Уайтхолл и предъявим вот это. — Из своего праздничного дублета он достает толстый лист дорогого пергамента, перевязанный черной лентой и запечатанный восковой печатью размером с мой кулак.

— Грамота от папы Климента и от Филиппа Третьего Испанского, обещающих дружбу и поддержку суверенной Англии при условии бескровной передачи власти эрцгерцогине Изабелле. — Он выразительно помахивает письмом и убирает его за пазуху. — Министрам придется согласиться, если они не хотят войны против Испании, Португалии, Италии, Австрии и Франции разом.

— А как же я? Куда мне деваться, когда я уплыву на лодке?

— Мы выплатим вам две тысячи фунтов. Вы сможете отправиться, куда захотите. Остаться в Лондоне под нашим покровительством или вернуться в Корнуолл, если вам этого хочется. Новое правительство вернет вам Ланхерн, титул и право на ренту. Вы станете богатой женщиной, Катерина. И заживете в мире.

Кейтсби хочет успокоить меня, предложить награду за хорошо проделанную работу. Но мне неприятно думать, что все это завершится там же, где началось. Как будто ничего и не случилось.

Рождество я встретил в одиночестве, как и Новый год. Эта неприятная традиция родилась в год смерти Марло и с тех пор процветает. Я отклонил приглашение на королевский праздник в Уайтхолле — еще одна традиция — и приглашение Кэри на рождественский ужин с его семьей. Не потому, что мне не хотелось к людям. Просто сама мысль о том, чтобы весь вечер плести все новую и новую ложь, утомительна, к тому же в такой день ложь особенно нехороша. Проще и безопаснее остаться одному.

Точнее, с письмом.

Я получил его четыре дня назад, в первый день нового года, из западной Англии. Оно пришло на день раньше, чем я рассчитывал, и я до сих пор его не открыл. Внутри ответ на мой вопрос о дружбе Кита с юношей по имени Ричард и сведения о том, не пропадал ли конюх или какой другой слуга не только в Девоншире, но и в Корнуолле.

Я не открывал письмо, потому что ответ меня больше не интересует. Может быть, конюх и пропал. Но если этот конюх не был девушкой, то он мне не нужен. И юноша по имени Ричард тоже. Кит говорил, что Ричард — сын аристократа. Я думал, что это правда, но могу и в этом ошибаться. Может быть, никакого Ричарда вовсе нет. Или он носит другое имя. Однако кем бы ни был этот человек — суженым Катерины, обманутым и брошенным в Плимуте или Корнуолле, разгневанным, испуганным, убитым горем или безразличным, мне нет до него дела.

Но в холодной сырой одинокой комнате я начинаю думать, что все же есть.

Я беру письмо. Пергамент потерся на сгибах, забрызган грязью, покрыт пятнами дождя. К черному воску небрежно приложен большой палец. Сжечь ли письмо? Бросить ли его в тихо потрескивающий огонь камина? Я потратил шесть пенсов на вязанку дров, и это моя единственная уступка празднику. Тогда я освобожусь от Катерины и смогу вернуться к делу, к своим подозреваемым. К работе. Смогу окончательно воплотить в жизнь план, который вынашивал два года. Завтра все закончится. Я буду свободен идти, куда пожелаю, думать и делать, что захочу, без чужого присмотра.

Быстро, чтобы не успеть передумать, я взламываю печать.

Ричард Арундел. Тайный католик из Корнуолла, убитый во время нападения на его дом в октябре, укрывавший священника, казненного в прошлом месяце и признавшегося в злоумышлении против королевы. Пропавший конюх — тех же лет, которые Кит приписал себе на прослушивании. Пропавший в октябре.

Я опускаю письмо.

Если бы я считал Кита парнем, этого хватило бы, чтобы забыть об Аларе и Севере и посвятить остаток времени — с сегодняшнего дня и до самого представления — слежке за ним. Это совпадает со всем, что я о нем знаю. Странный мелодичный выговор, казавшийся мне слишком нарочитым для Девоншира, но в самый раз подходящий для Корнуолла. История о службе конюхом у аристократа. Неожиданная образованность, знание пьес и книг. Я думаю о словах, которые она выбирает, о безупречных манерах, об изящном реверансе перед Шекспиром в первый день в «Глобусе». То, чего не понимаешь, пока оно не окажется прямо под носом. Все сходится. Вот только Кит — девушка по имени Катерина.

Это совпадение необходимо запомнить. Все чувства, отточенные шестью годами работы, кричат, что что-то здесь не так. Я не могу понять, цепляюсь ли за нее, потому что испытываю подозрения, или просто потому, что не хочу ее отпускать.

До сих пор я не позволял себе об этом думать: что случится, если Кит окажется убийцей? Каково будет сообщить его имя министрам? Привести королевскую стражу туда, где он точно появится. Не в «Глобус», там слишком много людей, а в его пансион или в «Розу» или перехватить его на одной из ночных прогулок. Взять его, заковать хрупкие запястья в железо, оттащить в Тауэр, где держат самых опасных преступников — тех, что угрожают королеве и королевству. Туда засунули священника из Корнуолла. Его могли бы даже посадить в ту трехфутовую клетку под названием «Без отдыха», выводя только для пыток. Вырывать у него имена заговорщиков, как вырывали их у священника. Растягивать его на дыбе, пока не лопнут кости, бросить изломанное окровавленное тело на телегу и отвезти в Тайберн. Казнить не тайно, в Тауэре, как Эссекса, а прилюдно, в публичном месте, где народ будет выкрикивать оскорбления и швырять в него палками и камнями, пока палач не разрежет его, пока руки и ноги не полетят в стороны, а голова…