Тут и там на деревьях вокруг ипподрома сидели городские мальчишки. Атмосфера летней загородной прогулки в Ле-Мане удивительно отличалась от атмосферы в Китти Хок. Некоторые пары даже захватили с собой корзинки с едой для пикника. Ожидая, пока что-нибудь начнется, присутствующие коротали часы за оживленными разговорами.

В толпе можно было заметить несколько знаменитостей, явно не из Ле-Мана. Там были два русских офицера в форме и Эрнест Арчдикон из Французского аэроклуба, известный своим скептическим отношением к братьям Райт, а также знаменитый французский герой-авиатор Луи Блерио, привлекавший больше всего внимания среди собравшихся. О чем мог думать сидевший на трибуне Блерио, неизвестно, а вот Арчдикон продолжал говорить, что убежден в грядущей неудаче Уилбура Райта, и был рад разъяснить сидящим рядом с ним, что «не так» в самолете американца.

Открытое пренебрежение Арчдикона к братьям Райт особенно ярко проявилось на обеде, состоявшемся в аэроклубе в сентябре 1907 года, когда он заявил:

«Сегодня знаменитые братья Райт могут утверждать, что хотят. Если это правда – а я сомневаюсь в этом все больше и больше, – что они первыми поднялись в воздух, то они не прославятся перед лицом Истории. Они должны были отказаться от своей непонятной склонности к тайне и проводить свои эксперименты на глазах публики подобно Сантосу-Дюмону и Фарману, и перед официальными экспертами, окруженные тысячами зрителей».

Присутствовали также, как и ожидалось, многочисленные представители прессы, репортеры и корреспонденты из Парижа, Лондона и Нью-Йорка. Все находились в ожидании грандиозной сенсации.

Уилбур, который, как обычно, встал рано, не проявлял никаких признаков нервного напряжения или возбуждения. Такая «самоуверенность» действовала успокаивающе, сказал потом Харт Берг:

В ангаре Уилбур сразу приступил к подготовке полета, начав сосредоточенно проверять все системы. Как позже сказал один наблюдатель из числа репортеров, «ни нетерпение ожидающей толпы, ни насмешки конкурентов, ни давление финансовых условий, которые не всегда были простыми, не могли заставить его действовать второпях, если возникала проблема, и он делал все, что в его силах, чтобы понять ее суть и решить ее».

Для зрителей единственными признаками того, что могло произойти, были направляющая дорожка и высокая катапульта на четырех стойках, установленная в центре поля. Дорожка была расположена под прямым углом к трибуне и направлена прямо на деревья на противоположном конце поля.

Около полудня Харт Берг вышел на поле, чтобы через громкоговоритель объявить о запрете фотосъемки. Громко выражавшие свое недовольство фотографы из газет и журналов, прождавшие целые сутки, посовещались и объявили, что если мистер Райт согласен разрешить фотографировать в понедельник, то до тех пор они не будут снимать. Чтобы удостовериться в том, что праздные зрители также не будут фотографировать, один фотокорреспондент будет «патрулировать» поле на велосипеде.

Было почти три часа пополудни, когда Уилбур открыл двери ангара и ослепительно белый «Флайер» выкатили на свет солнца. Уилбур продолжал колдовать над ним. Затем он пересек поле вдоль и поперек, чтобы убедиться в том, что стартовый рельс направлен точно против ветра, тщательно проверил катапульту и проследил за подъемом противовеса, ничуть не спеша.

С помощью Берга, Болле и еще нескольких добровольных помощников аппарат, временно установленный на колеса, был осторожно выкачен на центр поля и поставлен на стартовые рельсы.

Наконец, ровно в половине седьмого, когда уже смеркалось, Уилбур надел кепку козырьком назад и тихо сказал, обращаясь к Бергу, Болле и остальным: «Джентльмены, я лечу».

Он уселся на левое сиденье. Два человека запустили двигатель, провернув вниз лопасти обоих винтов. Неудовлетворенный тем, что он услышал, когда разогревались моторы, Уилбур подозвал механика, который стоял у хвоста машины, чтобы спросить, была ли сделана небольшая последняя корректировка. Механик сказал, что была. По словам очевидцев, «Уилбур какое-то время сидел молча. Затем, медленно поднявшись с сиденья пилота, он обошел машину, чтобы лично удостовериться в том, что эта самая корректировка была проведена правильно».

Вернувшись на сиденье, Уилбур отпустил пусковое устройство, гиря упала, самолет двинулся вниз по рельсам и взлетел.

Зазвучали аплодисменты и одобрительные выкрики, он приблизился к ряду высоких тополей, где, как показалось зрителям, левое крыло самолета вдруг резко опустилось, он наклонился влево, сделал грациозный вираж и полетел назад, в сторону трибуны.

Зрители, у которых были бинокли, видели, как положение крыльев самолета чуть меняется, когда он поворачивает или скругляет углы, причем Уилбур управлял им так легко и естественно, будто ехал на велосипеде. Совсем рядом с точкой старта самолет снова сделал великолепный вираж, чтобы пролететь еще один полный круг, и все это на высоте 9–10 метров, после чего совершил мягкую посадку не далее 15 метров от места старта. В общей сложности Уилбур пробыл в воздухе неполные две минуты, преодолев расстояние в 3,2 километра.

Люди в толпе неистовствовали, кричали и вопили, не в силах поверить в то, чему они стали свидетелями. Как написала «Геральд де Пари», «дело было не в протяженности, а в сути полета, и это было невероятно». Слышались крики «C'est l'homme qui a conquis l'air!» («Этот человек завоевал воздух!») и «Il n'est pas bluffeur!» («Он не обманщик!»). Один из присутствовавших там французских пилотов, Поль Зенс, который с утра дожидался полета Уилбура, сказал одному из репортеров: «Я прождал бы в десять раз дольше, чтобы иметь возможность увидеть то, что я увидел сегодня».

«Мы – дети по сравнению с Райтами», – признался другой пилот, Рене Ганье. Луи Блерио прямо заявил: «Я считаю, что для нас, во Франции и повсюду, началась новая эра в области полетов». Затем, переведя дыхание, Блерио сказал, что он еще не успокоился настолько, чтобы выразить то, что чувствует, и ограничился лишь восклицанием «C'est merveilleux!» («Потрясающе!»).

Размахивая шляпами и руками, зрители устремились на поле, каждый желал пожать руку герою. Харт Берг, знавший, как Уилбур относится к подобным вещам, делал все возможное, чтобы не давать людям расцеловывать его в обе щеки. «Воодушевление, – сообщала "Фигаро", – было неописуемым». Даже Уилбур утратил свое обычное самообладание, «переполняемый безудержной радостью от успеха, которую разделяли его друзья Харт Берг и Леон Болле».