Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он склонился над чашкой — спрятал от меня улыбку.
«Вот нисколько он не похож на того Каннибала, о котором трубили газеты», — подумал я.
— Ты пей чай-то, — сказал Жидков. — И печенье бери. Не стесняйся.
Я послушно пригубил горячую чашку. Под пристальным взглядом хозяина дома. Но сделать даже крошечный глоток чая не рискнул: помнил о бесплатном сыре и о мышеловке. Хотя мой живот и кричал о том, что отказываться от бесплатной еды — последнее дело; а не попробовать печенье — так и вовсе сродни преступлению. Жидков неторопливо размешивал сахар, постукивая о стенки чашки ложкой. Я вдруг сощурил глаза, прижал к губам руку — сделал вид, что обжёг язык.
— А что, дядька, уехала уже милиция? — спросил я.
Поставил чашку, прикрыл рот тыльной стороной ладони.
— Какая милиция? — спросил хозяин дома.
Усмешка исчезла с его лица.
Глаза мужчины заинтересованно блеснули.
— Так… эта… те, что стояли за два дома от вашего, — сказал я.
Кивнул в сторону сеней.
— Когда шёл сюда, обратил внимание: машина милицейская стояла на дороге. И люди в форме рядом с ней — курили. Подумал: мож, случилось чего? Ограбили ваших соседей? Или кто умер?
— Не знаю.
Жидков отодвинул чашку, поднялся из-за стола.
— А далеко они стояли от моего дома? — спросил он.
— Так… за два дома отсюда. Вон там.
Я ткнул пальцем в стену.
Спросил:
— А что, пошаливают в городе разбойнички? Не повывела их советская власть? У нас в Каплеевке давно ничего сурьёзного не случалось: если только мужики подерутся спьяну…
Рихард Жидков пожал плечами.
— Зареченск — большой город. Всякое случалось. Особенно после войны. Но наш район тихий — милицию тут редко встретишь. Помер, может, кто-то из соседей? Тай вроде нет среди них стариков… Или спутал ты, и не милиция то была вовсе?
— Вот вам…
Моя рука взметнулась ко лбу, но замерла на полпути.
Я изобразил испуг. Прижал руку к значку на груди.
— Честное комсомольское! Видел!
Жидков усмехнулся.
— Пей чай, юноша, — сказал он. — Пойду, выгляну в окно: может, увижу, кого ты принял за милиционеров.
Хозяин дома направился в сени — без спешки. Я выбрался из-за стола и поспешил за ним, поскрипывая половицами. В сенях нас встретила прохлада (я снова вспомнил о свитере). Жидков хлопнул рукой по выключателю на стене: выключил в сенях свет. Потом погасил и тот, что горел над верандой. Однако тьма не заволокла пространство за окном: небо уже посветлело, над крышами домов виднелась пока неяркая полоса рассвета. Ветерок покачивал ветви деревьев. Но птицы пока помалкивали.
— Где ты их видел? — спросил хозяин дома.
Он положил руки на тулуп из овечьей шкуры (проветривался?), что покрывал придвинутую к окну большую тумбу; вытянув шею, смотрел сквозь оконное стекло.
— Вон там они стояли, дядька.
Я левой рукой указал в сторону дома Пимочкиных.
Правую руку сунул в карман.
— Не вижу там ничего.
Пальцы правой руки легко вошли в отверстия кастета — того самого, что нашёлся в вещах Комсомольца. Вынули его из кармана. Сжались в кулак.
— Как это, не видите? — сказал я. — Вон же эта машина! За кустами!
— Где?
Я не ответил — размахнулся и что было сил ударил мужчину свинчаткой по затылку.
* * *
Звук от удара получился глухой, неприятный. Человек, обучавший меня этому удару в прошлом (или в будущем?), просил контролировать силу, не бить слишком сильно («Если не хочешь, Димон, получить покойничка»). Но тот совет годился для меня прежнего. А вот тело Александра Усика не нуждалось в ограничениях на силу: я переживал, что силы удара и вовсе не хватит — три дня отрабатывал этот приём с кастетом. Рихард Львович Жидков не вскрикнул от боли — стал молча заваливаться вбок. Я подхватил его бесчувственное тело, помог ему распластаться на полу.
— Прости, мужик, — пробормотал я. — Пусть ты и не похож на Каннибала... Но, чем уж совсем ничего не делать, я лучше всё же пошарю у тебя дома. На всякий случай. И если мои подозрения не подтвердится — обещаю: обязательно перед тобой извинюсь.
Глава 13
Я связал Рихарда Жидкова его же подтяжками: ничего более подходящего для обездвиживания пленного в сенях не заметил. Зато обнаружил там занятную вещицу — самый настоящий обрез из винтовки системы Мосина. В разновидностях мосинок я не разбирался, но похожую уже держал в руках — вот только та была в идеальном состоянии, со снайперским прицелом и блестящая от лака, а не потрёпанная жизнью, как эта.
Нашёл я обрез под той самой овчиной, что лежала на тумбочке у окна. Взял укороченную с обеих сторон винтовку в руки — далеко не новая, но без заметных повреждений и ржавчины. Отодвинул затвор, вытряхнул на тулуп пять патронов. Не учебных — самых что ни наесть боевых. Наследие почти четверть века назад закончившейся Великой Отечественной войны?
Повернулся к лежавшему на полу хозяину дома. У головы того появилась небольшая кровавая лужица. Всё же кастет содрал кожу. Но никаких жизненно важных вен или артерий не разорвал: иначе крови на полу было бы значительно больше. Жидков всё ещё был без сознания (знатно я приложился к его затылку). Я прищёлкнул языком, помахал обрезом, словно дубиной.
— Серьёзная штуковина, — сказал я. — Сомневаюсь, мужик, что у тебя есть на неё разрешение.
Посмотрел в окно.
Ворота и калитка — как на ладони.
— Хороший обзор. Никак, ты отсюда отстреливаться собирался? От грабителей или от милиции?
Положил обрез поверх тулупа.
Хотя руки так и чесались поиграться с оружием.
— Так ты к винтарю рванул, а не ментов высматривать, — сказал я. — Правильно понимаю?
Мужчина мне не ответил (его лицо при свете лампы казалось бледным, почти обескровленным).
Но я в чужом ответе и не нуждался: привык больше доверять своим глазам и ушам.
— Никак, испугался?
Я повертел в руке винтовочный патрон.
«Калибр семь шестьдесят два».
— Маньяк ты или нет — пока не пойму. Но рыльце у тебя точно в пушку.
Я усмехнулся.
Уронил патрон на овчину — рядом с четырьмя другими.
— И это замечательно, — сказал я. — Ведь получается, что я не доброго самаритянина приголубил железкой по черепушке.
* * *
Мой план