Так что же случится, когда наставник наконец скажет? И что такое он скажет?

Я стал старше, быстро учился, я был лучшим во всем; — наставник передавал мне все, что знал и умел сам. Все, кроме искусства самому принимать решения. Ведь оно сделало бы меня личностью, мастером, или, как у вас здесь наверху говорят, человеком… а ему нужен был исполнитель.

Последнее слово задрожало и повисло в воздухе. Наставник произнес его иначе, чем прочие слова. Настолько иначе, что от этого даже больно сделалось. Эрик дернулся, словно его пырнули ножом. Что-то в глубине его сути истошно завопило от ужаса. Он как-то вдруг, вне всякой связи с тем, что говорил учитель, понял, что больше всего на свете всегда боялся сломать позвоночник. Остаться совсем беспомощным, недееспособным, навсегда прикованным к чьей-то чужой жалости и помощи. Быть неспособным выполнить задание. Неспособным… неспособным… неспособным…

Перестать быть исполнителем!

"Да у тебя и не было никогда никакого позвоночника, — безразлично произнес в голове чужой голос. — Твоим позвоночником был приказ, твоей оболочкой — легенда".

Голос был равнодушным, безжалостным и пустым. Он не возвещал истину, он просто повторял нечто всем известное, давно набившее оскомину, скучное, что-то такое, что и повторять-то не хочется, но раз до некоторых не доходит… Эрик так и не смог понять, кто же это был такой.

— Почему я победил и вашу разведку, и фаласских храмовых стражей? — спросил учитель. И сам себе ответил: — Да потому что против меня действовали исполнители.

Вновь та же чудовищная вибрация. Вновь это слово словно бы висит в воздухе, нависая над Эриком, угрожая раздавить. Вновь что-то внутри его истошно вопит от ужаса.

Исполнители… исполнители… исполнители…

— Послушные исполнители чужой воли, — продолжил Шарц. — Очень хорошие специалисты, профессионалы, но… У меня было невероятное преимущество перед ними. Я стал предателем, еще покидая Петрию.

Слово «предатель» металлически прозвенело и со свистом вспороло воздух над головой Эрика. Он даже втянул голову в плечи, привычно уходя от удара, почти ожидая, что слово вот-вот материализуется сталью, прольется клинком. Вновь оно было сказано не так, как прочее, но и не так, как "исполнители".

"Интересно, а убить словом он может? — подумал Эрик. И сам себе ответил, не задумавшись ни на минуту: — Этот? Этот все может!"

— Я овладевал секретами мастерства, но не превращался при этом в инструмент, — сказал Шарц. — Я оставался собой. А те навыки, которым обучал меня наставник, помогали это скрыть от него же. Даже удивительно, насколько наивным может быть профессионал, сколь многое он не замечает, не может заметить… Мой наставник так и не понял, что посылает на задание предателя.

— Я… мне говорили, что ты предал гномов… — пробормотал Эрик, весь съеживаясь от того, что посмел сказать наставнику такое.

"Обвинить наставника в предательстве?"

— Я не предавал гномов, Эрик, — ответил Шарц. — Я предал идею гномьего царства, построенного на развалинах Олбарии, на крови и человечьих костях, я предал гордыню стариков, их непомерную жадность и приверженность отжившим традициям. Я встал на сторону жизни и предал все, что вело к смерти. К бессмысленной гибели, какой бы красивой и благородной она ни казалась. Мне, видишь ли, очень не хотелось, чтобы гномки и дальше умирали родами, а гномы гибли под копытами человечьих коней. Я предал смерть, чтобы не предавать жизни, Эрик. Все дело в том, что я никогда не был исполнителем… я всегда помнил заплаканное лицо своего отца.

— А я… — задохнулся Эрик. — Я всегда… я на коленях готов выпрашивать «легенду», молиться на того, кто отдал приказ… именно поэтому я всегда проигрываю тебе?

В глубине души вопили, выли и орали тысячи глоток. Не от ужаса, от смертных мук, потому что внезапное понимание с хрустом ломало их призрачные хребты.

Шарц яростно оскалился, надвигая призрачное забрало. Он глядел в глубину сути своего ученика. Оттуда страшно ухмылялась омерзительная харя смерти. "Сдохни, сволочь! Сдохни! — шептал Шарц. — Я не отдам тебе мальчика!"

Эрик не мог не увидеть этот оскал, этот взгляд, не услышать этот шепот. Многоголосый вопль в глубине души перешел в хриплый захлебывающийся визг и стих.

— Я не приказывал тебе спасать девушку из огня, — отчеканил наставник.

Не приказывал. Наставник действительно ничего такого не приказывал.

Я посмел совершить это сам!

И Эрик умер. Он сразу почувствовал это. Сердце перестало биться, дыхание прервалось, мысли исчезли, и воцарился покой.

И в то же самое время он был жив, продолжал дышать, да и сердце работало ровно, как всегда.

"Интересно, как это — умереть и жить дальше?" — подумалось ему.

Вот так и убивают ученика. Быстро и абсолютно безжалостно. Одним коротким движением. Или словом.

— А то, что ты не запомнил цвет ее глаз… ты перестаешь быть инструментом, коллега, — уважительно добавил Шарц. — Это вещь никогда не ошибается, она или ломается, или исправно служит, а человек… человек способен ошибаться, но — запомни! — человек всегда сильней вещи, какой бы качественной она ни была. Ты становишься человеком, коллега, так почему же я не должен этому радоваться? Почему мне должно быть неприятно? Однако предупреждаю, что путь этот труден и долог. Что ты стоишь у начала и только от тебя зависит, продолжишь ли ты путь… или вернешься назад.

Эрик немного посидел, оглушенный пониманием и всем, что ему сопутствовало, а потом взял с блюда свой кусок пирога и с аппетитом в него вгрызся.

Призрачный гном, наверное, тот самый, отец наставника, ухмыльнулся ему и подмигнул.

Джек облегченно вздохнул. Эрик посмотрел на него с удивлением. Он почти забыл о своем приятеле. Он вообще обо всем забыл.

— Но… как же мне удалось сделать с собой это? — прожевав пирог, спросил он. — У меня нет никаких таких воспоминаний, и вообще…

— Тебя перестали использовать в качестве инструмента и поместили среди людей, — ответил Шарц. — Человеку свойственно быть человеком. Свойственно к этому стремиться. А кроме того, в тебе есть одна потрясающая способность, которую не стали глушить ввиду ее явной полезности для твоего фаласского задания. Это твои рисунки и твои сказки, Эрик. Именно они помогали тебе все это время, именно они поднимают тебя на ноги.

Эрик кивнул, откусывая очередной кусок пирога. Джек толкнул его под столом ногой. Эрик спохватился и кивнул еще раз.

Похоже, он не просто становится человеком, а превращается в полную противоположность себя прежнего — из идеального лазутчика-исполнителя в рассеянного профессора-мыслителя. Надо же! Совсем забыл, о чем они с Джеком договаривались!

Или он вправду влюбился и это любовь так действует?

Последнюю мысль Эрик предпочел оставить на потом. И без нее хватало о чем подумать.