Перед большим телевизором стоял старый бархатный диван. На стенах висели выцветшие свадебные фотографии, а на передней двери – небольшое распятие. Мать Рикардо, Чавела, была из некогда богатой консервативной католической семьи, но она давно бросила все попытки навязать свою веру мужу, который был непоколебимым атеистом, и равнодушным к религии сыновьям. Она была очень похожа на Рикардо, только полнее и меньше ростом. Она почти всегда носила большие очки в белой оправе и передник в красно-белую клетку и никогда не сидела на одном месте дольше двух минут.

Чавела была младшим ребенком в семье из шести человек. Отец умер, когда она была маленькой, и матери пришлось поднимать детей в одиночку. Поэтому все детство Чавела работала, да и сейчас редко позволяла себе отдых. Она сновала по дому, хлопоча вокруг домочадцев или готовя пироги для продажи на местном ianguis – в качестве прибавки к своей скудной пенсии. Она, вырастившая троих сыновей, уделяла мне особое внимание: ей нравилось, что в доме наконец появилась девочка.

— Вот, ты должна еще поесть, – приговаривала Чавела, подкладывая мне на тарелку тортильи.

— Суп уже остыл? – Не дожидаясь ответа, она уносила мою тарелку на кухню. – Поставлю-ка я его еще раз в микроволновку.

— Мама, сядь, пожалуйста, – взывал к ней Рикардо.

Но как раз в этот момент она замечала, что я съела мало frijoles[18].

– Frijoles недосолены? – спрашивала она.

— Нет-нет, они превосходны, спасибо, – уверяла я ее.

— Хорошо, я просто принесу тебе соли… на всякий случай.

— Мама, хватит суетиться вокруг Люси, сядь за стол, – умолял Рикардо.

— Я просто хочу, чтобы ей было хорошо.

Отец Рикардо, Пепе, был стройным мужчиной с седыми волосами и высокими скулами. Он провел детство на животноводческой ферме, потом выучился на инженера и занялся предпринимательством. Некогда процветающая, эта семья потеряла все свое состояние, когда ураган уничтожил их креветочные фермы. Тогда-то они и перебрались из большого дома с прислугой в эту тесную квартирку. Но Чавела никогда не жаловалась.

Пепе, уйдя на пенсию, занимался в основном тем, что записывал в блокноте идеи самых разных изобретений, в особенности летательных аппаратов. Однажды он сам соорудил телескоп от начала до конца, даже линзы для него сам полировал. Когда дети были маленькими, Пепе создал чудо-игрушку, прикрепив к старому мотоциклу огромную металлическую пружину, другой конец которой он врыл в землю на заднем дворе и зацементировал.

Теперь он с религиозным рвением смотрел канал Дискавери, чтобы не прекращать учиться, и новой сферой его интересов стала благодаря мне Австралия.

— Я видел по каналу Дискавери передачу о том, что в Австралии существует проблема возрастающего засолонения почв. Тебя это беспокоит?

Он был страстным самоучкой, и это было одно из тех качеств, которые меня так привлекали в Рикардо.

Оскар и Анхель, младшие братья Рикардо, играли прогрессив-рок в группе под названием «Витрувианский робот». Родители терпимо относились к их репетициям, от которых в квартире чуть ли не вылетали стекла, но настаивали на прекращении оных на время обеда.

— У вас в Австралии есть колибри? – спросил Анхель, барабанщик в группе и самый младший из трех братьев.

— Нет, здесь чили, не давай это Люси, – предостерегла Чавела Рикардо, когда он передавал мне плошку с красным соусом для fl autas – «флейточек», которые были чем-то вроде мексиканских каннелони: трубочек из жаренных во фритюре тортилий с начинкой из куриного мяса.

— Она любит чили, – с гордостью сообщил им Рикардо.

Пепе поднял брови в знак того, что он впечатлен.

— Не то что гринго, – улыбнулся он.

За обедом я пыталась есть достаточно быстро, чтобы Чавела не испугалась, будто мне не нравится ее стряпня, и в то же время отвечать на настойчивые расспросы Пепе об экономике, географии и экологии Австралии.

Мы редко выходили из их дома раньше позднего вечера, и это при том, что приезжали всегда в обед. Еще одна черта мексиканцев, которую я узнала, живя с Рикардо, – они не любят вас отпускать из гостей. Один обед в гостях мог продолжаться три часа. Количество еды было огромным: суп, рис, тортильи, frijoles, сальса всех видов, жаренные на решетке nopales (кактусовые листья) и множество других с любовью приготовленных блюд.

— Пора бы нам уже собираться домой, – говорил, бывало, Рикардо, когда уже больше невозможно было есть.

— Но я как раз испекла пирог, – возражала Чавела.

Из духовки извлекался кукурузный пирог и подавался кофе.

— Уже поздно, нам пора уходить, – немного погодя делал вторую попытку Рикардо.

— Ну, не уйдете же вы, не поев фруктов.

На стол ставилась миска с фиолетовыми «tunas » («колючими персиками») – плодами мексиканского кактуса.

— Знаешь, гринго такие глупые: такие красивые плоды, а они их не едят, потому что не знают, как удалить колючки. Ха-ха! – злорадно посмеивался Пепе, снимая колючую кожицу с помощью ножа и вилки и сдабривая плоды соком лайма, солью и порошком чили. – Как насчет капельки мескаля? Лучше мескаля в Мексике не найти.

Пепе обычно удавалось уговорить нас остаться и выпить мескаля, который гнал на заднем дворе его кузен, а Чавела в это время доставала семейные альбомы и рассказывала мне забавные истории из детства своих мальчиков. Рикардо удалялся в комнатушку размерами с чулан, в которой записывала свою музыку группа «Витрувианский робот», и младшие братья давали ему послушать последние песни.

Мексиканцы обожают проводить время вместе, и одиночество для них – дело почти небывалое. Я уже столкнулась с этим в Керетаро, где мне пришлось спать в одной постели с начальницей, но в окружении Рикардо это было выражено еще сильнее.

— Рикардо, пойдем, – шептала я по-английски, когда уже близилась полночь, а ведь мы пришли к его друзьям еще днем на обед с барбекю.

— Нет… будет ужасно невежливо уйти прямо сейчас, давай выпьем еще по пиву, а потом я скажу им, что тебе плохо.

Уход из гостей – всегда оскорбление, и не важно, когда это происходит. Наряду со спорами из-за разницы наших представлений о времени, это стало одним из излюбленных предметов наших перебранок. Но на самом деле наши ссоры редко продолжались дольше двух часов, после чего мы смеялись над тем, насколько они были нелепы.

Иногда я пыталась представить себе, на что была бы похожа моя жизнь, останься я с Октавио. Мы оба были настолько упрямы и вспыльчивы, что наши ссоры были бы гораздо более серьезными.

Через шесть месяцев после того, как мы с Рикардо стали жить вместе, обратный рейс, заказанный мной когда-то с целью покинуть Мексику ровно через год после приезда, состоялся без меня. У меня не было причин уезжать, зато была масса причин, чтобы остаться. Я еще не чувствовала себя свободно говорящей по-испански, и мне еще столько нужно было узнать и понять про Мексику. Продлить визу мне труда не составило благодаря работе в «Пятой авеню».