Как бы мы их ни называли – военным конфликтом малой интенсивности, малой войной, нерегулярной войной или, по определению исследователей Марка Хекера и Томаса Рида, “войной 2.0”, – “современные конфликты с применением силы разительно отличаются от войн XIX и XX веков, какими мы их себе представляем по документальным фильмам канала History и по структурам военных затрат большинства государств”{179}. Но как себя вести в этих новых условиях, пока не очень ясно. Аргументы в пользу радикальных реформ и сокращения финансирования армий ведущих мировых держав терпят крах из-за корыстных интересов и опасения, что подобные меры ослабят государство и мощь воздействия обычных, неядерных средств устрашения. Ведь традиционные угрозы государству никуда не делись, будь то нерешенные вопросы о границах в регионах Кавказа или Южной Америки, наращивание военной силы в Иране или Северной Корее или же напряженные, пронизанные взаимным недоверием отношения между США и Китаем. Исследователи предлагают различные варианты того, как остановить применение силы негосударственными сторонами, в зависимости от того, что они считают первопричиной конфликта, причем варианты ответов на этот вопрос варьируются: экономическое неравенство, культурный разрыв, распространение империализма, за которым стоят корпорации, исламский фундаментализм, подстрекательство со стороны государств – спонсоров терроризма и множество других факторов.

Разумеется, анализ современных военных действий с точки зрения упадка власти не поможет решить проблему. Однако хочется надеяться, что он вносит необходимую ясность относительно форм конфликта, которые никуда не денутся, и тех новых реалий, с которыми любая военная стратегия (будь то западных демократий или государств, которые стремятся стать сверхдержавами, а также развивающихся стран, групп боевиков или повстанцев) обязана считаться, чтобы достичь успеха.

Гиперконкуренция в военной сфере

Оружие, которое легко достать, не такие очевидные, как раньше, различия между военными и гражданскими лицами, военными и коммерческими технологиями, рост числа конфликтов, связанных скорее с деньгами, идеями и товарами, чем с территориями, способствуют развитию гиперконкуренции в сфере войн и безопасности. Крупные военные организации, как и большие политические партии и промышленные гиганты, сталкиваются с новыми конкурентами, которых уже не сдерживают традиционные барьеры на вход. Крупнейшие министерства обороны, такие как Пентагон, в наше время не всегда располагают возможностями и средствами, необходимыми для ведения войны. Навыки, которые требуются участникам боевых действий, теперь можно приобрести не только с помощью курса начальной военной подготовки, в военной академии или университете, но и в лагере боевиков на северо-западе Пакистана, в медресе в Лестере или в компьютерной школе в Гуанчжоу.

Разумеется, даже в таких неупорядоченных условиях традиционный военный аппарат по-прежнему имеет большое значение. Среди его преимуществ – государственные ресурсы и возможность получить приоритет при распределении государственного бюджета. Необходимость защищать государственный суверенитет наделяет военный комплекс моральным авторитетом, который привлекает новобранцев, оправдывает любые инвестиции и траты и обеспечивает политическую легитимность для заключения альянсов. Однако исключительные привилегии он утратил. Две монополии – одна философская, другая практическая – исчезли, что обнажило его слабые места. Первая – философская монополия государства на законное применение силы. Вторая – практическая монополия, которой наделила военную машину геополитическая конкуренция независимых государств и потребность во все более сложных технологиях, чтобы одержать победу в этой борьбе. Из-за того, что негосударственных компаний и организаций становится все больше, а технологии стремительно распространяются за пределы специализированных организаций, это практическое преимущество сошло на нет.

В наши дни национальные армии стараются приспособиться (с разной скоростью и степенью успешности) к боевым действиям “полного спектра”, в которых используется как обычное, так и “цифровое” оружие, как психологические методы, так и принуждение, а участники конфликта – как гражданские лица, несобранные и необученные, так и приученные к порядку профессиональные военные. От гиперконкуренции конфликт вовсе не обязательно будет серьезнее, чем раньше, – говорим ли мы об экономическом эффекте или о человеческих жертвах, да и самих войн больше не станет. Это никоим образом не признак конца национальных армий, однако гиперконкуренция порождает новые требования к ним.

Военная мощь уже не гарантирует государственной безопасности

Переход от традиционных войн между государствами к децентрализованным мелкомасштабным конфликтам свел на нет преимущество больших армий. Поэтому любая стратегия национальной безопасности, которая основывается на военной мощи или превосходстве в огневой силе, вызывает сомнения. Большие армии это осознают и стараются приспособиться к новым условиям. Как было сказано выше, в 2008 году министерство обороны США издало указ, по которому войны с нерегулярными вооруженными формированиями следует считать “столь же стратегически важными, как и традиционные боевые действия”: это утверждение влияет на военное планирование, будь то в сфере личного состава, техники и вооружения или подготовки{180}. Изменение отношения США к нерегулярным боевым действиям означает повышенное внимание к спецоперациям, сбору разведывательных данных, мерам по борьбе с повстанцами и тому, что военные называют “секретными операциями”, как и кампаниям при участии союзников и местных войсковых формирований. Согласно опубликованному в 2012 году плану, Главное управление войск специального назначения США, части которого размещены в 75 странах, увеличит штат примерно на 6 % – с 66 тысяч человек в 2012 году до 70 тысяч в 2017-м{181}. Контингент растет, и одновременно выясняется, что сегодняшние акции по борьбе с повстанцами отличаются от тех, что описаны в пособиях по спецоперациям. Как показало недавнее исследование Национального университета обороны, сегодняшние боевики реже руководствуются идеологией и подчиняются вождям (как это было во Вьетконге): теперь это обычно “коалиция возмущенных”, которая может возникнуть практически из ниоткуда (как это было в палестинских интифадах){182}.

Армии других стран тоже переживают процесс адаптации. Народно-освободительная армия Китая за последние два десятка лет существенно сократила личный состав в пользу современных технологий. Вследствие этого китайская армия стала чаще принимать участие в миссиях ООН по поддержанию мира (до 2000 года ее роль в подобных акциях была незначительной), а корабли ВМФ Китая все чаще заходят в порты других государств. Участившиеся похищения и убийства китайских рабочих в Судане и других странах заставили правительство задуматься о том, как Китай может защитить свои интересы и своих граждан за рубежом. Военные аналитики изучили опыт ведущих военных держав (США, Китая, Индии, Великобритании, Франции и Израиля), чтобы выявить методы и технологии, которые позволяют как можно лучше подготовиться к наиболее вероятным в наши дни военным кампаниям: контртеррористическим операциям, борьбе с повстанцами, гуманитарной интервенции и миротворческим акциям{183}.