предсмертное письмо его — великое слово архиерея к своей пастве…

«Трудно, тяжело страдать… — поучает нас владыка. — 'Ио по мере наших страданий избыточествует и утешение от Бога. Трудно переступить этот Рубикон, границу, и всецело предаться воле Божией. Когда это совершится, тогда человек избыточествует утешением, не чувствует самых тяжких страданий, полный среди страданий внутреннего покоя…»

Перечитывая заново тома со стенограммами процесса, я все время пытался представить себе, что думал, что чувствовал, что ощущал тогда владыка Вениамин. Градом сыпались бесчисленные обвинения, грязные оскорбления… Глубоко оскорбительной по своей сути была для митрополита и вся «защитительная» речь Я. С. Гуровича… Но ведь было и другое. И толпы людей у входа в Филармонию пели «Спаси, Господи, люди Твоя», и на самом процессе среди душной черноты и лжи иногда вдруг словно бы распахивалось окно, и чистый Божий свет струился тогда в заполненный чекистами и студентами Зиновьевского университета зал…

Так было, например, 22 июня, когда допрашивали студента богословских курсов Василия Кисилева… 26 апреля Василий Федорович зашел во Владимирскую церковь и был арестован там, потому что заплакал, увидев ободранную икону.

Председатель, Почему же вы плакали перед иконой?

Кисилев, Перед иконой? Потому что риза была снята, икона стояла на полу, икона была ободрана — лик самый… А это моя любимая икона.

Председатель, Где вы были арестованы?

Кисилев, Где? По выходе из церкви… Я вышел из церкви, ничего не говорил, подходит какой-то милиционер или старший их, с револьвером конечно, и говорит: «Молодой человек! Подойдите ко мне». — «Зачем?» — «Вы мне очень нужны. Я вас знаю». — «А я вас не знаю… Скажите, кто вы такой?» Вид у него был суровый, страшно смотреть. Я испугался. Из толпы говорят: «Молодой человек, не ходите. Они одного молодого человека также подозвали и арестовали ни за что». — «Боже мой! За что же меня арестовывать?..» Конечно, я испугался. А милиционер тогда обратился к толпе и говорит: «Вы его не знаете, кто он такой, а я знаю!» И всю толпу разогнал, а меня арестовал, не знаю за что.

— Почему же вы все-таки плакали перед иконой? — спросил обвинитель Красиков.

— Я обиделся… — ответил Василий Кисилев. — Великая икона стоит на полу, ободрана.

— Как ободрана?

— Вероятно, когда снимали ризу, содрали краску.

— Может быть, когда снимали ризу, тогда и обнаружились недостатки? Ведь раньше рисовали так.

— Нет… — ответил Кисилев. — Лик должен быть на виду. Царапины были бы видны и под окладом…

— Вас утешала мысль, что серебро пошло на голодающих? — задал коварный вопрос обвинитель.

— Нисколько… — спокойно ответил Киси лев. — Об этом я не задумывался. Господь знает, куда идет серебро.

— Как Господь?! Почему вы говорите, что Господь?!

— Что Господь ни делает, он все знает… — ответил Кисилев.

Кисилев проходил на процессе как второстепенный персонаж, но в допросе его приняли участие почти все обвинители.

— Вы не боитесь преподавать детям Закон Божий? — допытывался у Киси лева Крастин.

— Отчего бояться?

— Вы не боитесь, что, может быть» вы научите людей неправильно мыслить?

— Я не задаюсь такими вещами… — ответил Кисилев. — Я худому не обучаю… Чего же бояться?

— Что значит «худое»? — почти как прокуратор Пилат спросил Крастин.

— Я обучаю молитвам… Обучаю в церковь ходить…

— А вы сами любите церковь?

— Очень люблю… — ответил Кисилев. — Очень предан…

Когда, перелистывая бесчисленные страницы стенограмм процесса, я добрался до этого допроса, показалось, что и в душном помещении архива тоже пахнуло свежим и чистым воздухом. Наверное, такое же ощущение испытал, слушая ответы Василия Федоровича Кисилева, и митрополит Вениамин. В молоденьком, таком чистом и искреннем студенте богословских курсов он вдруг увидел себя в молодости. И конечно же, эта встреча тоже была не случайной. «По мере наших страданий избыточествует и утешение от Бога».

И я бы никогда не решился написать, что в эти дни митрополит Вениамин был счастлив, если бы этих слов не написал сам владыка в своем предсмертном письме: «Я радостен и покоен, как всегда. Христос — наша жизнь, свет и покой. С Ним всегда и везде хорошо…»

Великие слова… Две тысячи лет назад сказаны они, но каждый раз они потрясают нас, как будто эта великая истина открывается нам впервые…

«Радостно и спокойно» ощущали себя в эти дни и архимандрит Сергий, и Юрий Петрович Новицкий, и Иван Михайлович Ковшаров. Сохранилась записка Юрия Петровича Новицкого, чудом переданная им из камеры смертников.

«Дорогая мама. Прими известие с твердостью. Я знаю давно приговор. Что делать? Целую тебя горячо и крепко. Мужайся. Помни об Оксане. Целую крепко. Юрий. Дорогой Порфирий Иванович. Обнимаю тебя. Поддерживай маму».

Мы уже говорили, что священномученик Вениамин до последних минут своих оставался митрополитом и продолжал нести архиерейское служение. Так же было и с архимандритом Сергием. До конца дней своих продолжал архимандрит совершать свое пастырское служение, помогая и укрепляя своего соседа по камере смертников…

«Выписка из протокола № 51 заседания Президиума ВЦИК от 3 августа 1922 года.

СЛУШАЛИ: дело петроградских церковников.

ПОСТАНОВИЛИ: в отношении осужденных Казанского, Новицкого, Шеина, Ковшарова приговор Петроградского революционного трибунала оставить в силе. В отношении осужденных Плотникова, Огнева, Елачича, Чельцова, Чукова и Богоявленского — заменить высшую меру наказания пятью годами лишения свободы. Секретарь ВЦИК А. Енукидзе. 8 августа 1922 г.».

В ночь на воскресенье, 13 августа, четверо новомучеников российских были расстреляны возле станции Пороховые по Ириновской железной дороге.

Говорят, что перед смертью их обрили и одели в лохмотья.

Казнь была совершена тайно… Делалось все, чтобы скрыть дату ее. Ксении Леонидовне Брянчаниновой и Оксане Георгиевне Новицкой разрешили во вторник, 15 августа, встретиться с Юрием Петровичем Новицким. В понедельник, 14 августа, в первый день Успенского поста, духовным чадам митрополита Вениамина, принесшим для него передачу, сказали, что «гражданин Казанский, гражданин Шеин, профессора Ковшаров и Новицкий потребованы и отправлены в Москву…».

«Отправить в Москву», «дать десять лет без права переписки» — эти почти тотемические обозначения исполненных смертных приговоров изобретались работниками советского «правопорядку», потому что страх смерти в них самих был сильнее революционного сознания…»

После расстрела начали делить вещи расстрелянных новомучеников… «Распявшие же Его, делили ризы Его, бросая жребий». Эти Евангельские слова почти буквально повторились в Петрограде в 1922 году.

«1922 г. Ноября 3-го дня. Я, комендант Петрогубревтрибунала Кандаков, в присутствии помощника коменданта и представителя Александро-Невской лавры на основании предписания помощника губернского прокурора от 2 ноября за № 261 произвел изъятие из комнат бывшего митрополита Вениамина… Из упомянутых комнат взято следующее:

1-я комната. Семь стульев столовых, один стол обеденный, одна кушетка, один полубуфет, один зеркальный шкаф, один шкаф с