кристаллизация красных. Можно сказать, что только с появлением чехословаков Поволжье совершило свою Октябрьскую революцию…»

На это признание Лев Давидович Троцкий отважился, когда Иосиф Виссарионович Сталин решил лишить его места не только в партийном руководстве, но и в истории партии. Мудростью Троцкий никогда не отличался, а самолюбие имел гипертрофированное, вот и сказал то, о чем положено было молчать.

Мы знаем сейчас — об этом разговор впереди, — чехословацкий мятеж фактически спровоцировали сами большевики… А значит, принимая во внимание оценку мятежа Троцким, что и к гражданской войне они шли целеустремленно и последовательно, заранее готовя ее.

И Троцкий в общем-то прав. Гражданская война была необходима большевикам. Причина тому крылась в самой природе Октябрьского переворота. Ведь он потому и удался, потому и не встретил никакого сопротивления, что был нужен не только большевикам, рвавшимся к власти, но и их политическим оппонентам. Мысль эта, при всей ее парадоксальности, отнюдь не абсурдна. Запутавшись в интригах, в предательской по отношению к России политике, лидеры партий, входящих в состав самозванного Временного правительства, рады были свалить всю ответственность за развал страны на авантюристов-большевиков.

Последствия же переворота по своему легкомыслию они не склонны были драматизировать. Вся эта разношерстная толпа — евреи, окруженные, как их изображали карикатуристы, полупьяными матросами, — не казалась прожженным политиканам слишком уж опасной. По их расчетам, большевики, не вписавшись в картину «цивилизованной» жизни, неизбежно должны были сойти с политической арены, и на них тогда и удалось бы спихнуть ответственность за собственные просчеты.

Как мы знаем, большевики не оправдали надежд Милюковых, керенских, Тучковых, черновых… Ленинцы стремительно провели «красногвардейскую атаку на капитал» и, сосредоточив в своих руках управление фабриками, заводами, банками, железными дорогами, быстро доломали государственный аппарат России.

«Россия исчезает… — с грустной иронией писали тогда в петроградских газетах, — как исчезает теперь все. Каждый день мы узнаем о каком-либо новом исчезновении: исчезло золото» исчез хлеб, исчез Керенский. Похоже на то, что забавляется какой-то фокусник».

Фокус действительно получился отменный. Противоестественный на первый взгляд союз картавящих большевиков с полупьяными матросами оказался весьма живучим и агрессивным. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить, как было разогнано Учредительное собрание, на которое возлагалось столько надежд кадетами и прочими «либералами».

«Под широким стеклянным куполом Таврического дворца в этот ясный, морозный январский день с раннего утра оживленно суетились люди. Моисей Соломонович Урицкий, невысокий, бритый, с добрыми глазами, поправляя спадающее с носа пенсне с длинным заправленным за ухо черным шнурком и переваливаясь с боку на бок, неторопливо ходил по длинным коридорам и светлым залам дворца, хриплым голосом отдавая последние приказы.

Через железную калитку, возле которой проверяет билеты отряд моряков в черных бушлатах, окаймленных крест-накрест пулеметными лентами, я вхожу в погребенный под сугробами снега небольшой сквер Таврического дворца…»

Это воспоминания Федора Раскольникова — одного из героев того памятного 5 января 1918 года.

«Объяснив, что нам не по пути с Учредительным собранием, отражающим вчерашний день революции, я заявляю о нашем уходе и спускаюсь с высокой трибуны. Публика… радостно неистовствует на хорах, дружно и оглушительно бьет в ладоши, от восторга топает ногами и кричит не то «браво», не то «ура».

Кто-то из караула берет винтовку на изготовку и прицеливается в лысого. Минора, сидящего на правых скамьях. Другой караульный матрос с гневом хватает его за винтовку и говорит:

— Бро-о-о-сь, дурной!»

А потом наступила ночь…

«Урицкий наливает мне чай, с мягкой, застенчивой улыбкой протягивает тарелку с тонко нарезанными кусками лимона, и, помешивая в стаканах ложечками, мы предаемся задушевному разговору. Вдруг в нашу комнату быстрым и твердым шагом вводит рослый, широкоплечий Дыбенко… Давясь от хохота, он звучным раскатистым басом рассказывает нам, что матрос Железняков только что подошел к председательскому креслу, положил свою широкую ладонь на плечо оцепеневшего от неожиданности Чернова и повелительным тоном заявил ему:

— Караул устал. Предлагаю закрыть заседание и разойтись по домам.

Дрожащими руками Чернов поспешно сложил бумаги и объявил заседание закрытым».

Тут и говори о противоестественности объединения картавящих большевиков с полупьяными матросами. Нет, на первых порах — до подавления Кронштадтского мятежа оставались еще долгие годы! — союз этот давал просто сокрушительные результаты. К тому же и в отношении к России, ее традициям, ее культуре особых разногласий у большевиков с матросами не было. Сближению позиций со стороны большевиков помогало их чисто местечковое пренебрежение к интересам любой другой национальности, кроме своей собственной, а со стороны матросов — та полупьяная русская удаль, что не желает знать о завтрашнем дне, та, столь знакомая всем хамоватость пьяного человека…

Но большевики и сами понимали, сколь ненадежна полупьяная вольница. Матросы не знали и не хотели знать своего места, и кто мог гарантировать, что, напившись в очередной раз, они не разгонят самих большевиков. На всякий случай охрану наиболее важных большевистских учреждений несли не матросы, а латышские стрелки…

Да и чем могли помочь матросы, когда нужно было не только разгонять и стрелять, а и решать другие вопросы, которые неизбежно вставали перед большевиками?

В марте 1918 года Советское правительство переехало в Москву.

«Разразилось февральское наступление немцев, — вспоминал потом А. В. Луначарский. — Вынужденный уехать, Совет Народных Комиссаров возложил ответственность за находящийся в почти отчаянном положении Петроград на товарища Зиновьева.

— Вам будет очень трудно, — говорил Ленин остающимся, — но остается Урицкий».

На Моисея Соломоновича Урицкого были все надежды Ленина.

После переезда в Москву правительства Урицкий первым делом запретил всем; кроме большевиков и чекистов, ездить в Петрограде на автомобилях. Но этим его деятельность на посту начальника Петроградской ЧК, конечно же, не ограничилась…

2

В третий том дела «Каморры народной расправы»[84] вшит весьма любопытный документ. Это копия, сделанная 17 мая 1918 года…

СЕКРЕТНО.

Председателям отделов «Всемирного Израильского Союза».

Сыны Израиля! Час нашей окончательной победы близок. Мы стоим на пути достижения нашего всемирного могущества и власти. То, о чем раньше мы только тайно мечтали, уже находится почти в наших руках. Те твердыни, перед которыми мы раньше стояли, униженные и оскорбленные, теперь пали под напором наших сплоченных любовью к своей вере национальных сил. Но нам необходимо соблюдать осторожность, ибо мы твердо и неуклонно должны идти по пути разрушения чужих алтарей и тронов. Мы оскверняем чужие святыни, мы уничтожаем чужие религии, устраняя их от служения государству и народу, мы лишаем чужих священнослужителей авторитета и уважения, высмеивая их в своих глазах и на публичных собраниях. Мы делаем все, чтобы возвеличить еврейский народ и заставить все племена преклоняться перед ним, признать его могущество и избранность.