вырвались наружу как буря, и шум при этом получился невероятный. Никто не мог расслышать даже голос своего соседа. Бурные аплодисменты и крики слились воедино, и это был один из самых волнующих приемов произведения публикой в истории театра. Роден, сидевший в ложе близко от сцены, встал и кричал: «Браво! Браво!» Другие свистели. Поочередно звучали крики: «Здорово!», «Смешно!», «Неслыханно!», «Великолепно!», но все сильнее и сильнее гремели аплодисменты. Борьба в зрительном зале продолжалась. Люди громко обсуждали свои впечатления и спорили. Было хорошо видно, что интеллектуалы Парижа разделились на два лагеря — сторонников и противников «Фавна». Но одобряющая часть публики победила. Занавес поднялся, и «Послеполуденный отдых фавна» был исполнен во второй раз. После этого аплодисменты стали совершенно неистовыми.

Сергей Павлович прибежал в уборную Нижинского, где уже собрались Бакст и остальные. «Это успех». — «Нет, они не поняли». — «Наоборот — да: они поняли, что произошло что-то колоссальное». И каждый сообщал свои впечатления от реакции зрителей. Друзья Дягилева и Нижинского, балетоманы, ворвались туда. Василий не смог удержать свою баррикаду: они окружили Нижинского и стали хвалить его, а те, кто считал, что «Фавн» не получил у публики того приема, которого достоин, стали утешать. Это был неописуемый хаос. Никто не знал с уверенностью, что именно произошло и кто победил, был это успех или нет. Точно так же после решающего сражения, когда бой был трудным и упорным, сначала неясно, кто одержал победу.

Подошел Роден и со слезами на глазах обнял Нижинского. «Исполнились мои мечты. Вы осуществили их. Спасибо». Теперь Нижинский почувствовал, что его, несомненно, поняли — по крайней мере, те, чье понимание было по-настоящему важно.

На следующее утро Сергей Павлович, как обычно после творческой работы, читал отзывы критиков. Он сразу увидел, что «Фавн» был замечен почти всей прессой, но началось целое сражение из-за его новой эстетики.

Вся пресса единодушно признавала, что в хореографии произошла революция. А затем журналисты обсуждали новую форму искусства, которая так неожиданно предстала перед ними.

В «Фигаро», а это одна из главных газет Франции, не было никакой критической оценки. Вместо нее редактор газеты, г-н Гастон Кальметт, широко известный и как политик, и как владелец «Фигаро», напал на «Фавна» в своей редакционной статье на первой странице номера от 30 мая 1912 года.

«НЕВЕРНЫЙ ШАГ

Наши читатели не найдут на привычном месте под заголовком „Театр“ критическую статью моего достойного сотрудника Робера Брюсселя о первом представлении хореографической сцены „Послеполуденный отдых фавна“, сочиненной Нижинским, поставленной и исполненной также этим изумительным артистом. Я исключил этот обзор из номера.

Мне нет необходимости давать оценку музыке Дебюсси, к тому же она сама по себе не является новостью сезона, поскольку ей уже около десяти лет; и я слишком мало понимаю в тонкостях музыкальной транскрипции, чтобы иметь возможность спорить с выдающимися критиками или более молодыми любителями, которые употребляют слово „шедевр“ и пишут о том, как танцовщик истолковал стихотворение Малларме в „прелюдии, интерлюдии и финальном парафразе“.

Но я убежден, что никто из читателей „Фигаро“, побывавших вчера в Шатле, не возразит, если я выскажусь против в высшей степени неприличного зрелища, которое нам осмелились преподнести как произведение глубокое по смыслу, полное художественных красот, гармонии и лиризма.

Те, кто говорит об искусстве и поэзии применительно к этому спектаклю, смеются над нами. Это не изящная эклога и не глубокое по смыслу сочинение. Мы видели Фавна несдержанного, с гнусными движениями, полными животной чувственности, и грубо бесстыдными жестами — и больше ничего. Эта чересчур выразительная пантомима, которую разыграло неприглядное животное, отвратительное спереди и еще более отвратительное в профиль, была по заслугам освистана публикой.

Такое животное начало истинные ценители среди зрителей не примут никогда.

Через четверть часа после этого г-н Нижинский, не привыкший к такому приему и плохо подготовленный для такой роли, взял реванш, изящно исполнив „Видение розы“, красивейшее создание Водуайе».

Сергей Павлович, прочитав «Фигаро», в первый момент был поражен. Такой невероятный поступок, такой неслыханный налет — именно Кальметт взялся защищать нравственность парижан! В Дягилеве пробудился весь его боевой дух. Какое бы видное положение в обществе ни занимал Кальметт, он все же совершенно не был авторитетом в вопросах искусства, но его мнение много значило для широкой публики, и Дягилев сначала подумал, а затем решил бросить ему вызов. Друзья Дягилева и балетоманы, а также поклонники Русского балета сразу же явились в «Крийон». Они все вместе обсудили вопрос о том, что следует сделать к тому времени, как Нижинский, который в это время предавался вполне заслуженному отдыху, проснется от долгого сна и придет в комнаты Сергея Павловича.

Вопрос был рассмотрен со всех сторон. Люди, решившие поддержать их, и газетчики звонили по телефону или приходили в отель и пытались поговорить с Дягилевым или увидеться с Нижинским. Пришли сотрудники российского посольства и объяснили, в чем дело: они были убеждены, что Кальметт, нападая на «Фавна», просто использовал его как предлог, а на самом деле желал нанести удар по политике французского министерства иностранных дел, по Пуанкаре и по российскому послу Извольскому из-за их старания укрепить союз и дружбу между Россией и Францией. «Фигаро» и та группа политиков, которую представляла эта газета, придерживались в политике другого курса, и нападением на Русский балет, который был самым лучшим агитатором за Россию во Франции, они наносили удар по ее сближению с Россией.

Стало известно, что от префекта полиции Парижа потребовали, чтобы он запретил следующее представление «Фавна», объявив его непристойным зрелищем. Эта новость пронеслась по Парижу как ураган и вызвала во всем городе сильнейшее волнение. В салонах и клубах, в редакциях газет и в коридорах палаты депутатов каждый человек без исключения был готов вцепиться в горло любому, кто скажет хоть одно слово либо за, либо против «Фавна». Так же как зрители накануне вечером, теперь весь Париж разделился на два лагеря. Конечно, антифавнисты были очень сильны тем, что на их стороне были Кальметт и его партия.

В этой невероятной суматохе и тревоге один повторял то, что слышал от другого, и широко разрастались слухи. Вышел номер «Галуа» со статьей, где было сказано, что артисты должны извиниться перед публикой. Казалось, что антифавнисты побеждают. Что следовало делать в этом случае, когда чисто художественный вопрос так сильно взбудоражил все общество?

Дягилев не дал никаких указаний относительно того, как должны держать себя русские артисты. К вечеру по-прежнему была полная неясность; удалось лишь узнать, что Кальметт добился от полиции запрета на