— Совершенно верно, — спокойно сказал доктор Фелл. — Последуем же за ним. Но прежде скажу, даже готов в том поклясться, что Гарри Брук немало растерялся, когда узнал от матери о неожиданном возвращении отца. Гарри вспомнил о неоконченном письме, оставшемся в комнате, где только что побывал Брук.

Прочел ли старик письмо? Это надо было выяснить. И Гарри, накинув плащ (убежден, что он так и сделал), вышел вслед за отцом. Гарри вошел в башню и увидел, что Брук поднялся наверх, чтобы, вероятно, поразмыслить в одиночестве и прийти в себя. Бросив взгляд на отца, Гарри, должно быть, тут же понял, что тому все известно, а Говард Брук, не мешкая, выложил сыну все, что о нем думает. Фэй Сетон, стоя на лестнице, поняла смысл их перебранки. Она возвратилась с прогулки у реки, как она нам сказала, примерно в половине четвертого. Она еще не искупалась, сухой костюм висел на руке. Войдя в башню, она услышала громкие раздраженные голоса, доносившиеся сверху, и в своих мягких резиновых туфлях бесшумно поднялась по лестнице. Стоя на темной лестнице под открытым люком, Фэй Сетон могла не только слышать, но и видеть все, что происходило на площадке. Она увидела Гарри и его отца, оба были в плащах; увидела желтую трость, прислоненную к парапету; портфель, брошенный на пол отцом, который потрясал кулаками… Какие страшные угрозы обрушивал Брук на голову сына? Грозил, что лишит наследства? Возможно. Клялся, что Гарри не увидит ни Парижа, ни школы художеств, пока он, отец, жив? Возможно. Возмущался тем, как красавчик Гарри испортил репутацию влюбленной в него девушки? Почти наверняка. Фэй все это слышала. Но ей, бедняжке, пришлось увидеть и услышать кое-что и похуже. Ибо подобные сцены обычно разыгрываются людьми в состоянии полного аффекта. Вот одна из них. Отец вдруг умолкает в изнеможении и поворачивается к Гарри спиной. Тот видит, что все его планы рухнули, что жизнь вконец искалечена, и разум у него мутится. В бешенстве он хватает палку-стилет, выдергивает клинок из ножен и втыкает отцу в спину.

Доктор Фелл дернул плечом — у него от собственных слов забегали мурашки под лопатками, — затем соединил обе части желтой трости и осторожно положил на пол. Можно было спокойно считать до десяти, никто не шевельнулся.

Первым очнулся Майлз, он встал и неуверенно спросил:

— Значит, удар был нанесен в этот момент?

— Да, удар был нанесен в этот момент.

— В котором же часу?

— Надо думать, — ответил доктор Фелл, — было почти без десяти четыре. Профессор Риго уже подходил к башне. Рана от удара стилетом бывает глубока, но не велика, и жертва полагает, что опасности для жизни нет, — так написано во всех учебниках по судебной медицине. Перед Говардом Бруком стоял его сын, бледный и ошеломленный, не понимающий, что он натворил. Как должен реагировать на это отец? Если вы знаете людей, подобных Бруку, легко можно догадаться. Фэй Сетон, никем не замеченная и онемевшая от ужаса, спустилась вниз. В дверях она столкнулась с Риго и постаралась скорее от него уйти. Последний, услышав наверху голоса, окликнул их снизу. В своем сообщении Риго говорит, что голоса тут же умолкли. Да они и должны были смолкнуть! Потому что, позволю себе повторить: какие чувства теперь овладели Говардом Бруком? Он вдруг услышал голос друга их дома Риго, который, конечно, постарается одолеть крутую лестницу. Что инстинктивно должен сделать Брук в такой ситуации? Выдать Гарри? Да ни за что на свете! Совсем наоборот! Он принимает внезапное и неожиданное решение скрыть происшедшее, замести следы. Мне представляется, что отец сказал сыну: «Дай твой плащ!» И я уверен, что тот тут же снял и отдал. Вы… кхм!.. понимаете намерение отца? Его собственный плащ был разрезан и окровавлен. Если надеть плащ Гарри и убрать свой, то можно прикрыть окровавленную спину, спрятать от чужих глаз нанесенную ему рану… Вы уже догадываетесь о том, что сделал Брук. Он быстро засунул свой плащ в портфель, вложил стилет в ножны (вот откуда внутри пятна крови!) и поставил палку на место. Накинул на себя плащ Гарри, и все было готово, чтобы замять скандал, к той минуте, когда на башне появился запыхавшийся Риго. Теперь, увы, совсем иной смысл приобретает та жуткая сцена на башне, которую изобразил Риго примерно следующим образом: бледный от страха сын бормочет: «Я хотел, мистер!..» А отец усталым, ледяным голосом в ответ: «В последний раз говорю, не мешай мне решить это дело по моему усмотрению!» Это дело! Затем, уже в ярости, Брук добавляет: «Уведите отсюда моего сына, мне надо уладить одно дело… Уведите куда хотите!» И повернулся к ним обоим спиной. Голос Брука звучал надтреснуто и глухо, даже в гневе. Вы это заметили, уважаемый Риго, когда говорили о Гарри, описывая, как он, растерянный и сникший, шел за вами по лестнице, как угрюмо смотрел на лес, думая, наверное, о том, что в эту минуту делает старик. Действительно, что же должен был сделать старик? Ему, конечно, надо идти домой с этим проклятым плащом, спрятанным в портфеле. Тогда можно будет избежать скандала. Родной сын хотел его убить! Это было самое скверное. Он пойдет домой, а потом…

— Да, что потом? — прищелкнул пальцами профессор Риго, словно взбадривая рассказчика, голос которого почти затих. — Об этом я как-то не думал. Он хотел прийти домой, но…

Доктор Фелл поднял на него глаза.

— Но увидел, что не сможет этого сделать, — произнес доктор Фелл. — Говард Брук почувствовал, что слабеет и может скончаться. Он понял, что ему не спуститься по крутой винтовой лестнице сорока футов высотой, он непременно свалится, и тогда его найдут лежащим без чувств, если не мертвым, в плаще Гарри и со своим распоротым и окровавленным плащом в портфеле. Факты, правильно истолкованные, обязательно подтвердили бы виновность Гарри… Да, но этот человек действительно безумно любил сына. В тот день он отважился на два неожиданных для самого себя поступка: хотел сурово наказать сына-негодяя и хотел спасти от наказания сына-убийцу. Он не мог представить себе, что его бедному обожаемому Гарри может грозить тюрьма или смерть, и сделал то единственное, что способен был сделать, чтобы показать, будто бы покушение на него произведено уже после того, как сын ушел вместе с Риго. Собрав последние силы, он вытащил свой плащ из портфеля и снова накинул на себя, а плащ Гарри, теперь тоже испачканный кровью, засунул в портфель. Во что бы то ни стало надо было отделаться от портфеля. Это вроде бы легко было сделать, ибо у подножия башни протекала река. И тем не менее выкинуть портфель за парапет было нельзя, хотя полиция Шартреза в своей версии о самоубийстве допускала такую возможность. Этого нельзя было сделать по одной простой причине: портфель непременно бы всплыл. Однако в старой зубчатой стене кое-где кирпичи так расшатались, что одну-две штуки легко было вынуть, положить в портфель, застегнуть ремешок, и тогда весь этот груз наверняка пойдет ко дну. Бруку удалось справиться с портфелем, разъединить трость на две части (вот почему на стилете остались только его отпечатки пальцев) и бросить на пол. Тут силы оставили Говарда Брука. Он еще не был мертв, когда закричал ребенок. Он был еще жив, когда вернулись Гарри и Риго. Он умер на руках сына, в агонии цепляясь за него и еле слышно уверяя, что все в порядке… Мир праху его! — добавил доктор Фелл, потирая ладонями щеки.

Некоторое время в комнате слышалось лишь тяжелое дыхание доктора Фелла. По окнам стекали мелкие капли дождя. Опустив руки на колени и строго глядя на присутствующих, Фелл сказал: