— Ты нашла меня, Геара! — хрипло выкрикнул Хохолок. — Твоя добыча — я, а не она!

Дырявый Парус упала ничком. Ее вывернуло прямо на пол. Хохолок призвал на помощь свой Путь, и тот лишь добавил неразберихи, ибо был путем Хаоса. Стало темно, и в удушающей темноте замелькали серые вспышки.

Потом тьма рассеялась. Гончая, тяжело дыша, глядела на Хохолка. Она как будто старалась разметать идущие от него волны силы. Потом из ее пасти раздалось глухое рычание. Голова опустилась вниз.

Дырявый Парус почувствовала тяжелый удар в грудь.

— Эй, гончая! — крикнула колдунья. — Он подбирается к твоей душе! Беги! Убирайся отсюда!

Рычание становилось громче, но гончая не трогалась с места.

Никто из троих не заметил, как дверь спальни распахнулась и оттуда вышел капитан Паран, завернутый в выцветшее шерстяное одеяло. Он был бледен и не совсем твердо ступал. Опустошенные глаза капитана безотрывно глядели на гончую. Пока между нею и Хохолком продолжалась магическая битва, капитан подошел совсем близко.

Теперь его заметила колдунья. Она открыла рот, чтобы предостеречь Парана, но не успела. Откинув одеяло, капитан сделал выпад и ударил гончую своим мечом. Лезвие вонзилось Геаре в грудь. Паран отпрыгнул назад, едва успев вырвать меч. Гончая взревела от боли. Она попятилась и наткнулась на обломки кровати. Острые деревяшки вонзились ей в рану, откуда хлестала кровь.

Хохолок злобно заверещал и прыгнул на пол, приближаясь к раненой Геаре. Колдунья его опередила, отшвырнув в угол.

Геара зарычала. Следом послышался звук, похожий на треск разрываемой рогожи. Посреди комнаты возникла темная дыра. Гончая прыгнула внутрь. Темная дыра сразу же затянулась и исчезла, оставив ледяное дыхание иного мира.

Изумление заставило колдунью временно забыть о боли. Широко раскрыв глаза, Дырявый Парус смотрела на капитана Парана и окровавленный меч.

— Как тебе удалось прорвать магическую защиту гончей да еще ударить ее? — прошептала колдунья.

Капитан пожал плечами.

— Наверное, мне просто повезло.

— Это все опонны! — зашипел Хохолок, с ненавистью глядя на колдунью. — Да падет проклятие Клобука на этих мерзких Шутов! А тебе, Парус, я все припомню. Ты у меня дорого заплатишь — это я тебе обещаю!

Дырявый Парус покосилась на деревянную куклу и вздохнула. Потом улыбнулась, вспомнив свои недавние слова.

— Теперь, Хохолок, тебе больше придется думать не о мести, а о собственной шкуре. После твоего вторжения в мир Теней Амманасу будет о чем поразмыслить. И ты еще пожалеешь, что обратил на себя его внимание. Можешь возразить мне, если хватит смелости.

— Я возвращаюсь в свою шкатулку, — объявил Хохолок. — А ты жди Тайскренна, который здесь появится с минуты на минуту. Но ты ему ничего не скажешь. — Хохолок прыгнул внутрь. — Ничего!

Крышка с шумом захлопнулась.

Дырявый Парус улыбнулась еще шире. Привкус крови у нее во рту был знаком, молчаливым, но ощутимым предостережением Хохолку о грядущих событиях. Впрочем, едва ли он их дождется. От этой мысли кровь казалась колдунье почти что нектаром.

Она попыталась сделать шаг, но одеревеневшее тело не слушалось. Мозг переполняли какие-то картины, однако стоило ей присмотреться, как их тут же загораживало стеною тьмы. Дырявый Парус чувствовала, что вот-вот потеряет сознание.

— Что ты слышишь? — спрашивал ее мужской голос.

Дырявый Парус из последних сил сосредоточилась, потом улыбнулась.

— Вращающуюся монету. Я слышу вращающуюся монету.

И что за ветер взбаламутил наши души?

А следом гром загрохотал,

мгновенно сморщив гладь озерных вод

и закрутив дня нынешнего тени

подобно колесу. Подхваченные им,

мы понеслись куда-то,

проснуться не успев от шатких грез.

И где скрипучий ворот — многих бед предвестник?

Он поднимает их в наш безмятежный мир,

чтоб выплеснуть наружу,

на пурпур ароматных лепестков,

ломая хрупкие доспехи,

которые легко принять за пепел

в обмане сумеречного света…

Домыслы ветра. Рыбак (даты жизни неизвестны)

И если этот человек тебя во сне увидит

качающимся в тишине

угрюмой ночи

под деревом,

где тень твоя

плащом накрыла узловатую веревку;

пройдет он, воздух всколыхнув,

а тот твоих заиндевелых ног коснется

и их согнет, создав подобье бега…

Домыслы ветра. Рыбак (даты жизни неизвестны)

907 год Третьего тысячелетия

Год Пяти Клыков, сезон Фандри

Две тысячи лет со дня основания города Даруджистана

Одному невысокому и весьма толстому человеку снилось, что он вышел из Даруджистана через Воловьи ворота и двинулся навстречу закатному солнцу. Он торопился, и от этого полы его поношенного красного плаща раздувались, точно паруса. Далеко ли ему идти — человек не знал, но у него уже разболелись ноги.

В мире было полно разных бед. Когда их скапливалось слишком много, они сливались в одну большую беду. Иногда спящего человека одолевала совесть, и тогда заботы мира казались ему выше собственных. К счастью, набеги совести были достаточно редкими и сейчас она его не беспокоила.

— Увы, из-под дрожащих колен этого сна вырастают ноги с множеством пальцев, и каждый палец означает то или иное возможное последствие, — вздохнул человек. — И всегда один и тот же сон.

Так оно и было. Как и в прошлый раз, солнце медленно скрывалось за вершиной дальнего холма; медный диск светила тонул в легкой дымке. Зудящие ноги несли толстого человека по грязной улочке Трущобника, как называли эту бедную и убогую часть Даруджистана. Покосившиеся домишки и лачуги торчали по обе стороны, словно кривые зубы. Старики в засаленных лохмотьях (почему-то все они были желтого цвета) сидели у жаровен, на которых готовилась их нехитрая еда. Завидев толстого человека, они замолкали. Возле колодца с мутной водой собрались такие же неопрятные женщины. Каждая держала за шкирку орущего кота и монотонно окунала в воду. Ритуал этот совершался по привычке, смысл его был давно забыт.

Человек миновал мост через реку Майтен, прошел через скопище хлевов и загонов, именуемое Овчарней, и оказался на открытой дороге, окаймленной с обеих сторон виноградниками. Здесь он ненадолго остановился, подумав о замечательном вине, которое выжмут из мясистых виноградин. Однако сон велел ему двигаться дальше.