* * *

По образному выражению Рональда Делдерфилда, «распад Империи Наполеона можно сравнить с тем, как распадается на берегу моря замок из песка, построенный ребенком»[410].

В Париже царила паника. Вечером 28 марта был созван Регентский совет под председательством Марии Луизы, который должен был решить, настало ли время регентше и наследнику Наполеона покинуть Париж.

Первым взял слово военный министр генерал Кларк, герцог Фельтрский. Крайне взволнованный происходящим, он высказался за срочный отъезд в Блуа, город на Луаре, расположенный между Орлеаном и Туром (там находилась одна из бывших королевских резиденций).

Его предложение вызвало неодобрение большинства членов совета. Как бы резюмируя общее мнение, Талейран заявил, что отъезд Марии Луизы равнозначен сдаче Парижа роялистам, и коалиция, пользуясь случаем, совершит династический переворот.

По сути, исходя из своих тайных планов, князь Беневентский был прав. Если бы императрица осталась в столице и собственной персоной встретила отца, это существенно затруднило бы реставрацию Бурбонов. Положение регентши вынудило бы союзников относиться к ней как к представительнице законной власти. В то время как за пределами Парижа она была просто императрицей в изгнании.

Кроме того, отъезд Марии Луизы глубоко разочаровал бы парижан, ведь национальная гвардия, а это те же парижане, поклялась Наполеону защищать ее.

Потом взял слово граф Антуан Буле де ля Мёрт. Он сказал:

— Ваше Величество, возьмите на руки Римского короля[411]и выйдите с ним к народу. Пройдитесь по улицам, по бульварам, побывайте в предместьях, зайдите в Ратушу и явите пример героической решимости. И тогда весь Париж поднимется на врага…

Мария Луиза, со слезами на глазах, заявила о своей готовности остаться в Париже.

Совет почти единогласно проголосовал против отъезда императрицы и Римского короля.

Но тут Жозеф Бонапарт, панически боявшийся оказаться в руках у русских казаков, прочитал письмо Наполеона, полученное им в начале февраля. Наполеон в нем писал:

«Я не оставлю императрицу и сына вдали от меня, поскольку может случиться так, что их обоих заберут и отправят в Вену. Это может произойти с еще большей вероятностью в случае моей смерти. Если придет известие о проигранной битве и о моей смерти, вы узнаете об этом раньше министров. Отправьте императрицу и Римского короля в Рамбуйе. Отдайте приказ Сенату, Совету и всем войскам собраться на Луаре. В Париже оставьте префекта или имперского комиссара, или же мэра. <…> Но не дайте императрице и Римскому королю попасть в руки неприятеля. Будьте уверены в том, что, начиная с этого момента, Австрия потеряет к событиям всякий интерес и что она возьмет императрицу к себе с богатой добычей, под предлогом того, что отец хочет видеть дочь счастливой, а французам навяжут все, что пожелает регент Англии и русский царь. <…> В интересах самого же Парижа, чтобы императрица и Римский король покинули город[412].

Письмо всех взволновало. Членов совета занимал вопрос: следует ли подчиняться приказу почти двухмесячной давности? В результате кто-то начал умолять императрицу не считаться с письмом и оставаться в Париже.

Тогда Жозеф, потребовав тишины, прочел другое письмо Наполеона, датированное уже серединой марта, в котором, в частности, говорилось следующее:

Если неприятель двинется на Париж с такими силами, противостоять которым не будет никакой возможности, отправьте на Луару регентшу и моего сына. <…> Помните о том, что я предпочел бы, чтобы она бросилась в Сену, нежели попала бы в руки врагов Франции[413].

Теперь сомнений не было: нужно подчиняться.

В полночь, когда императрица, вся в слезах, следила за тем, как упаковывали вещи и закрывали дорожные сундуки, Талейран веселым тоном объявил в кругу друзей:

— Вот и конец всей этой истории!

* * *

29 марта Мария Луиза, перед тем как уехать в Блуа, отправила свою придворную даму герцогиню де Монтебелло спросить у Талейрана, когда тот планирует отправиться в путь.

— Мой Бог, — ответил Талейран, — если честно, я еще не знаю.

Следует отметить, что в этот момент он как раз мучился вопросом: как сделать так, чтобы разом и уехать из Парижа и не уезжать из Парижа?

Бывший министр находился перед труднейшим выбором: ехать ему за императрицей, как велел Наполеон всем главнейшим сановникам, или оставаться в Париже? Если ослушаться императора и остаться в Париже, то в случае победы Наполеона, а также в случае его отречения в пользу своего сына ему, Талейрану, это может очень дорого обойтись. С другой стороны, было очень похоже, что союзники победили окончательно и бесповоротно, а это необычайно повышало шансы Бурбонов, и вот тут-то Талейран и мог бы, если он останется в городе, взять на себя деятельную роль соединительного звена между союзниками и Бурбонами. Кто, как не он, мог в этой ситуации с ловкостью организовать все так, будто сама Франция низлагает династию Бонапартов и призывает на трон династию Бурбонов?

Итак, и уехать из Парижа было нельзя, и не уезжать — тоже нельзя. Решение такой задачи на первый взгляд противоречило элементарным законам физики, но это не остановило такого человека, как Талейран, который в самых безвыходных ситуациях всегда как раз и проявлял наибольшую находчивость.

В конечном итоге Талейран придумал следующую комбинацию: при выезде из города, в Пасси, «народ» не пропустил его дальше и «силой» принудил вернуться домой. Этим «народом» был отряд национальной гвардии, командир которого, остановив груженную чемоданами карету Талейрана, спросил:

— Ваши паспорта, господа?

— Вы что, не видите, это же великий вице-электор империи! — возмущенно закричали сопровождавшие Талейрана, не бывшие в курсе его хитроумного плана.

— И что с того? — переспросил офицер.

— Нет-нет, — быстро сказал Талейран, — ничего страшного. У меня нет паспорта, и я подчиняюсь. Чем выше звание, тем больше следует уважать законы.

После этого он приказал развернуть карету и с довольным видом отправился туда, откуда приехал.

Получилось, что он, Талейран, очень хотел, во имя исполнения своего верноподданнического долга и согласно приказу Его Величества, присоединиться в Блуа к императрице и ее сыну, наследнику императорского престола, но, к великому прискорбию, ему на глазах у всех помешали исполнить свой долг какие-то наглые солдаты…

После этого он направил рапорт о случившемся «прискорбном инциденте» архиканцлеру империи Жану Жаку Режи де Камбасересу, герцогу Пармскому.