что он уже рядом и сам все видит. Мы смотрит друг на друга несколько секунд.

– Миша у тебя аптечка есть? – все, что мне сейчас нужно, это пару ампул и бинт.

Миша открывает рюкзак, и я вижу, как дрожат его руки.

– Миша, я сама, – я пытаюсь отобрать аптечку, потому что вижу, что он еще не отошел от шока. Миша достает ампулу коричневого цвета, и говорит:

– Это амнапон, я выпросил у нашего дока. У нас только одна ампула, нужно колоть в вену. Ты умеешь?

– Да, умею.

Я никогда не колола в вену, я просто видела, как это делали другие. Но сейчас я понимаю только одно, что «я должна», просто потому что больше некому. И потому, что это шанс. Это такой маленький робкий шажок наружу из этой страшной безнадеги, в которой мы все вдруг оказались. Я вспоминаю детство и Машу. Набираю лекарство в шприц, выдавливаю из него воздух, нахожу приличную вену, держу иголку под углом и медленно ввожу. В шпице появляется кровь, так же медленно ввожу лекарство. Все, теперь нужно пережать вену и вытащить иглу. Миша следит за моими руками и не комментирует. Он отдает мне аптечку, говоря:

– Бинт только один, больше наш док не дал, попробуй хоть как то замотать.

Одним бинтом действительно получается только «хоть как-то». Пока я бинтую ногу Мишка выходит на связь и вызывает спасателей.

– У нас открытый перелом голени, состояние удовлетворительное, начинаем своими силами спуск пострадавшего на перемычку.

Ждать, пока ребята поднимутся сюда, это безумие, нам нужно начинать спуск самим.

Самим, это значит, Коля тащит Вовку на себе, Миша делает станции, а я страхую, ухаживаю за Вовкой и помогаю Мишке и Коле.

Мы делаем из рюкзака что-то вроде переноски, сажаем в нее Вовку, и Коля тащит его на спине. Я вижу, как болтается его нога, и с нее капает кровь. Несмотря на все мои старания, повязка держится плохо. Вовка бледен и молчалив. От одной мысли, как ему сейчас больно, мне хочется самой выть.

Больше нет ни «банзаев», ни «голубчиков», мы вообще практически не разговариваем. Каждый молча делает то, что должен. Нам катастрофически не хватает рук. Мишка, как белка в колесе, мечется между мной и ребятами. Несмотря на все мои усилия, конструкция на ноге разбалтывается и нога кровоточит.

Вовка просит пить. Он белый, вялый, ни на что не жалуется. Пить, это первое, что он попросил за все это время. Воды у нас нет. Мы смотрим друг на друга в надежде хоть что-то придумать.

– Глюкоза! – Миша снимает рюкзак и достает аптечку, в ней три большие ампулы с глюкозой. Он осторожно разбивает ампулу и выливает ее содержимое Вовке в рот.

– Сладкая! – Вовка недовольно морщится, облизывая губы.

Вдруг Коля срывается с места и лезет вверх.

– Коля ты что! – мне страшно, потому что там достаточно круто.

– Помоги лучше, – отвечает он.

Он тянется вверх и достает с полки горсть снега. Я забираю у него из руки это сокровище и заворачиваю его в салфетку. Есть снег конечно нельзя, но можно им протирать Володе губы. Пока мы возимся с Володей, Миша готовит следующий спуск. Все повторяется, я снова вижу, как капает кровь с Вовкиной ноги, как болтаются мои ледорубы, и ругаю себя за кривые руки. Долго, как долго тянется время, восемь веревок спуска, всего триста метров до перемычки. На очередной полке я вижу Ирину. Она сидит, молча и отрешенно. Бинт! Я смотрю на ее колено и вижу, что оно замотано эластичным бинтом.

– Ира отдай бинт! – я кидаюсь к ней в ноги и она, понимая, в чем дело, тут же сматывает его.

Все, сейчас я сделаю нормальную шину. Я заматываю ледорубы эластичным бинтом и мысленно возношу хвалу Иркиному колену и тому, кто этот бинт изобрел. Даже Вовка чуть-чуть оживает и пытается пошутить:

– Не мучайся, – говорит он, – все равно, ногу отрежут.

Мы с Мишкой наперебой начинаем уверять, что это не так, и что все будет в порядке. В то, что все будет в порядке, я не верю. Я с ужасом думаю, что наркотиков больше нет, что Вовка потерял много крови и что спасателей внизу не видно. Но выбора у нас все равно нет. Миша готовит очередной спуск, я колю Вовке оставшийся новокаин выше места перелома. Ира бережно накрывает Володю своей пуховкой. Его знобит. Но у нас нет не только чаю, даже воды.

Мы уже спускаем Вовку несколько часов. Наконец я замечаю, что на перемычку подходят спасатели. Среди первых двух подошедших я узнаю Шурика.

Еще одна веревка и мы на перемычке. Здесь нас ждет врач КСП. Я говорю врачу, что было сделано, он задает вопросы.

Удивленно спрашивает, почему так наложила жгут. Я не могу сказать: «так получилось» и говорю какую-то ерунду. Он накладывает настоящий жгут вместо моей веревки, заменяет ледорубы настоящей шиной, колет наркотики.

Я, как зачарованная, смотрю за его руками, как он быстро и ловко все делает. Мне стыдно за себя и завидно, что я так не умею.

Вовка снова просит пить, и ребята поят его теплым чаем из термоса. Они уже собрали ладью для спуска и торопят доктора.

Доктор с помощью ребят перекладывает Вовку в ладью, и вызывает по рации лагерь, сообщает, что начинается спуск пострадавшего и что состояние тяжелое. В этот момент я смотрю на Вовку, и наши взгляды встречаются. «Прощай», – говорит он мне одними глазами. Он бледен и его черты заострились. От слов доктора он совершенно сникает. Он перестает бороться за жизнь, на лице появляется выражение безразличия. Мне становится страшно. Я осознаю, что ничего не смогла толком сделать, и чувствую себя моральным уродом.

Ребята хватают ладью и бегут по тропе вдоль ледника вниз. Доктор собирает аптечку, прощается и бежит за ребятами.

Только сейчас я понимаю, как я устала. Мне тоже нужно догонять своих. Я делаю несколько шагов по снегу, но тут же падаю. Ноги меня не слушаются, поэтому я сажусь на рюкзак и еду по леднику вниз. Надев пуховку, под лучами вышедшего из-за туч солнца я согреваюсь, становится спокойнее и легче.

Вскоре я вижу Мишу и Иру, они тоже меня видят, кричат и машут руками, но я не могу разобрать слов. Сейчас, я вас догоню, я разгоняюсь и…

– Бершру-уууу-нд – когда я это слышу, я уже осознаю, что ледник подо мной резко обрывается, и я лечу вниз.

– Мы же тебе кричали, – они вытаскивают меня из снега,