Она чувствовала себя вполне нормально уже через несколько дней. И к ней зашел администратор группы, которая ждала ее выздоровления. Сказал, что группа хочет это отметить. Просто посидеть в пабе вечером, выпить пива, попеть, поболтать, послушать музыку. Она пошла, конечно. Как-то отлегло от души. Тяжесть растворилась в дружеском и теплом общении. Одиночества не было, грозного невидимого мужа не было. Понятно, что он в очередной раз ее спас. Вздрогнула Берта, только когда Аня рассказала: из редакции сообщили, что случилось с Лосинской. В аэропорту ее встретила полиция, отвезли в отделение, взяли показания и отпустили домой под подписку о невыезде. Она по дороге накупила спиртного, напилась и начала дома мыть пол. Так она объяснила практически на пальцах домашним обстоятельства, при которых упала лицом на пол, выбила себе челюсть и серьезно повредила шейные позвонки. В больницу была доставлена в тяжелом состоянии.

Берта почувствовала знакомый озноб, не знала, как спастись от неотвратимости понимания того, что произошло на самом деле. Именно лицо, не убита, а демонстративно искалечена, изуродована. То, что она пыталась сделать с Бертой.

Она сказала всем, что пойдет в номер, устала. Ее вызвался проводить самый симпатичный журналист из Польши. Петер Чернецкий, мягкий, добрый, разумный и откровенно влюбленный. Он проводил ее до номера и спросил: «Это возможно, если я войду к тебе?» Берте было опять так одиноко, ей захотелось, чтобы он вошел. Захотелось человеческого и мужского тепла. Но она испугалась последствий. И сказала: «Нет, милый». Зря, конечно, не удержала это слово «милый». Потому что Петер начал ее страстно целовать, а Берта почувствовала сразу везде тяжелые и жестокие руки. Петер был ни при чем. Его нужно было спасать. И Берта рванулась. Заперлась в номере изнутри.

И начала держать ответ. Она не знала, что это было – ненависть или любовь, страсть или наказание, но она не верила, что доживет до утра. Что с этим вообще можно жить, через такие унизительные и беспощадные ласки ее провели. На рассвете, не чувствуя себя уже ни человеком, ни женщиной, а лишь выпитым до дна бокалом, она увидела на своей груди его руку. Правую руку с тонким обручальным кольцом на безымянном пальце. И оказалась способной испытать пламя острой, как лезвие, ревности. Он женат! В другой, человеческой жизни он живет как нормальный человек с нормальной женой, и с ней он обращается как интеллигентный человек с женщиной. Боль была ужасной. Берта почти потеряла сознание. Точнее, она его, кажется, потеряла. И в этом спасительном тумане услышала:

– Вот так больно это бывает, милая. Ревность. За все нужно платить. Парень не пострадает.

Утром Берту разбудил луч, который заскользил по лицу, как теплая лапка какого-то нежного пушистого зверька. Она открыла глаза, шевельнулась, и вдруг со светильника над кроватью слетело тонкое обручальное кольцо. Она медленно его взяла и прижала к губам.

Берта прилетела в Москву одна. Оператор и редактор улетели с материалом на пару дней раньше. А ее задержали английские партнеры для заключения договора о сотрудничестве. В самолете она блаженно думала, что сразу поедет в Подмосковье к сыну и маме. От яркости и тепла этих мыслей, от чудесного занятия – она мысленно уже доставала подарки, видела, как благодарно сияют глазки Юры, – задремала. Проснулась от его голоса:

– Из аэропорта бери только такси. Не пользуйся услугами частников.

В Москве был уже поздний вечер. На стоянке такси ее опередила семья с большим количеством детей. Берта так устала, у нее так болела голова, что она была не в состоянии их пересчитать. Они пищали, смеялись и постоянно передвигались. У Берты закружилась голова. И тут рядом с ней остановилась черная машина, слишком дорогая для частного бомбилы. Возможно, кто-то прилетел тем же рейсом, подумала Берта, взяла сумку и шагнула к двери, которая распахнулась перед ней.

В тепле и свете комфортного салона она благодарно выдохнула:

– Спасибо, мне по этой дороге, поселок недалеко от Москвы.

И услышала рядом с собой такой знакомый, неотвратимый голос:

– Ты неисправима. Я же сказал: только на такси.

И Берта, как во сне, увидела на своем колене совершенно реальную мужскую руку. Его руку с тонким незагорелым ободком обручального кольца на загорелом безымянном пальце. У нее остановилось дыхание, она не могла рассмотреть при ярком свете его лицо.

– Я купил тебе дом, это недалеко, – сказал он. – Потом все объясню. Позвони маме, скажи, что задержишься еще на три дня. И что у тебя все хорошо.

До дома они не доехали. Он остановил машину у лесополосы метров через сто, опрокинул спинку ее сиденья…

Так они и познакомились наконец, Берта и ее неземная любовь, перевернувшая всю жизнь.

– Ты думаешь о том, как изменилась твоя жизнь из-за меня? – спросил он, поднимая ее. – Знала бы ты, как изменилась моя из-за тебя, сколько препятствий пришлось преодолеть, какую работу проделать. Скажу больше: моя любовь изменила много других жизней. Впрочем, это ты уже поняла.

– Как тебя зовут? – спросила Берта.

– Давай я пока назову тебе лишь имя. Не хочу, чтобы ты искала в Гугле информацию обо мне. Она неизвестна лишь воспитательнице детского сада, которая в совсем недавнем прошлом никогда не выезжала дальше Подмосковья и не интересовалась политикой. Мой поступок, эта наша встреча – чистый волюнтаризм с моей стороны. Не смог больше терпеть. Но через несколько дней мы расстанемся. Я буду по-прежнему рядом с тобой, но так, как раньше. В этом проекте для меня нет места. Ты должна продолжать свой самостоятельный путь. Меня зовут Антуан, Антон, Тони, как тебе нравится.

– Тони, – выдохнула Берта.

Они доехали до небольшого дома на дальней окраине пустынного поселка. Дом был почти в лесу. Антуан открыл ворота, въехал в небольшой зеленый, пахнущий ночью и тайной двор. Открыл ей дверцу машины. И дошли они только до террасы с дощатым сосновым полом. Запах сосны окутал Берту, когда она лежала на ее досках. И лишь когда он внес ее в дом, осторожно поставил на ноги в холле, зажег свет, она рассмотрела его лицо.

– Я так и знала, что у тебя карие глаза, – сказала она.

Берта впервые увидела лицо своего мужа.

Берта так давно, так нестерпимо хотела увидеть этого человека. Того, кто присвоил себе ее жизнь, подарил взамен какую-то совершенно другую. Ощутить его дыхание, запах, реальное присутствие, которое снимало бы это безумное ощущение непреходящего бреда. И вот это случилось. И она не может понять, стало лучше или хуже. В каком-то смысле – это запредельно хорошо. В другом – практически невыносимо. Уже не спрячешься в сон и не проснешься с мыслью, что в твоей власти в этот сон больше не возвращаться. Что ты свободна. Что все как у всех. Просто странная судьба, непонятные события, а не этот конкретный человек. Этот мужчина, которого она встретила только что.