Город слишком тесен, чтобы принять всех, поэтому многие устраиваются лагерем за околицей. Но подавляющее большинство, те, которым повезло разместиться в городе, заняли площади, улицы и переулки, закоулки и тупики — все, что можно использовать, как место для подвод; их ставят одну к другой впритык, так что людям даже пролезть невозможно.

За день до открытия ярмарки со всех дорог, трактов и застав вошли в город крестьяне с возами пшеницы, овощей, фруктов, с выращенной домашней живностью. Кто притащил корову, привязанную к задку телеги, кто — теленка, кто жеребенка, бегущего рядом с лошадью. На многих телегах визжат поросята в мешках.

Сутолока, толчея, разноголосица от всего, что доставлено сюда на продажу. Крестьяне спешат выручить деньги и тут же накупить городского товару: дешевой галантереи, сбрую, обувь, ткани, платья, платки, шали. Очень шумно на «торговицах» — ярмарочных площадях, где торгуют лошадьми и крупным рогатым скотом, куда поставщики и барышники пригоняют табуны лошадей на выбор: лучших — для богатых господ, помещиков, похуже — для шляхты.

Шумят цыгане, продающие рабочую скотину. Живо тараторят они на трескучем своем языке, прибегают к всевозможным уловкам, чтобы поскорее сбыть сомнительный товар, но крестьяне не торопятся, торгуются часами, не верят, присматриваются, раздумывают, еще и еще раз осматривают живность, щупают, меряют, пока, наконец, покупают и все же в той или иной степени оказываются обманутыми.

На хлебном рынке торгуют главным образом евреи. Потеют и ловчат. Отыскивают издавна знакомых крестьян, чтобы заключить с ними сделку, менее выгодную для продавца, более — для покупателя, но все же с какой-то выгодой для постоянных многолетних клиентов. С незнакомыми, случайными клиентами они не слишком церемонятся и жульничают вовсю. Здесь можно наблюдать, как у подвод, окруженных большими группами крестьян, взвешивают хлеб в больших мешках и чувалах, привезенных из дому или из дальних помещичьих экономий. Управляющие имениями или сами крестьяне у себя дома все подсчитали, знают, что у них столько-то мер. Однако здесь, у них на глазах, количество хлеба — их собственного или помещичьего, становится меньше, исчезает… Происходит это от того, что покупатели жульничают и, рискуя здоровьем, подставляют ногу под весы. Если поймают, заметят — за это придется поплатиться головой, во всяком случае, вырваться невредимым из круга возмущенных крестьян не удастся.

Воры в это время не дремлют и тоже делают свое дело, как того требует их профессия. К местным ворам в такую пору прибывает пополнение из других городов; чужаки не отстают: у них тоже ловкие руки. Они шмыгают между телегами, где собирается народ, где велика толкучка. А уж если кто попался, то он пускает в ход весь свой опыт и старается подставлять под удары менее уязвимые места, чтобы не покалечили: в такое время нельзя надолго терять «работоспособность».

Ярмарка — праздник для крестьян. После распродажи товара они направляются в кабаки и питейные заведения. Впрочем, трактиры не могут всех вместить, и многие, в одиночку или вместе с земляками, усевшись на земле или на подводах, а то и под подводами, пьют и закусывают под открытым небом. Даже если выручка оказалась значительно меньше той, что ожидалась, крестьянин на ярмарке позволяет себе немного ослабить свирепую экономию, обычную для деревенского образа жизни. Кроме привезенного каравая хлеба и сала, покупают какое-нибудь городское лакомство — например, связку твердых, как камень, баранок, высушенных за лето на солнце, а зимой на морозе; круглый год этот товар висел возле хлебной лавки или ларька, пока наконец дождался ярмарки. Раскошеливаются иной раз на конфетку, селедку, квас и другие городские диковинки. Некоторые покупают арбузы и с наслаждением их едят — да так, что лица становятся мокрые и липкие.

Так проводит время простой люд. Более состоятельные сидят в кабаках и трактирах за столами, уставленными разными мясными блюдами, соленьями и водкой и вином. Люди едят, пьют и оглашают воздух громкими песнями.

Трактиры и кабаки переполнены. Столы заняты зажиточными крестьянами и их женами, у которых щеки становятся пунцовыми от первой же стопки. Они развязывают платки, а мужья расстегивают пиджаки. Стоит немолчный говор, шумят и кричат все сразу, один другого не слышит, поют, лезут целоваться, истошные голоса и удушливые запахи дают

о себе знать на большом расстоянии от кабака… Так веселятся мужики. А в питейных заведениях разрядом повыше, например у Шолома-Арона, веселится мелкая шляхта. Эти потребляют вино дорогих сортов, требуют изысканных блюд, благородного общества и более приличного обслуживания. А в лучших заезжих домах останавливаются помещики, паны и даже титулованные особы, графы и князья. Сюда доставляются обеды, заказанные в лучших кухнях города, — в знаменитой «Райской лавочке», как называют ее в N, можно раздобыть такое, чего даже самые богатые горожане позволить себе не могут; все это заготовлено и предназначено исключительно для высоких гостей, которых ждут целый год.

В этих заезжих домах устраиваются кутежи, которые надолго запоминаются их участникам. Столы ломятся от яств. Владельцы «Райской лавочки» доставляют вина отечественных и заграничных марок, лучшие фрукты из южных краев России и чуть ли не из Турции; лучшие сорта рыб и солений. Стены этих заезжих домов во время таких пиршеств бывают свидетелями такой расточительности, такого мотовства и распущенности, каких они при других постояльцах никогда не видят. Так проводят время представители старшего поколения. А «золотая молодежь» собирается отдельно, в более тесной компании, подальше от людей, которые могут пожаловаться и донести родителям или опекунам. Барчуки во время таких гулянок порой неистово безобразничают.

Пока помещики веселятся, купцы, приехавшие покупать и продавать, посредничать и заключать сделки, заняты по горло. В ярмарочные дни они наскоро кончают молитву и редко заглядывают в священные книги. Это относится даже к раввинам, у которых в такое время тоже немало дел. Ежедневно приходится утверждать множество торговых сделок, решать споры, умиротворять стороны. Вот, к примеру, виднейший в городе раввин реб Дуди. К нему обращаются купцы с самыми затяжными, запутанными тяжбами. Дни ярмарки положительно сказываются и на бюджете раввинов, которые получают плату и за разрешение споров, и за заключение сделок.

Одним словом, все, все заняты, все хлопочут, все потеют. В воздухе пахнет кожухами, овчинными полушубками, перекисшими фруктами. Хриплые голоса слышны на всех рынках, на торговых и ярмарочных площадях. Они несутся из палаток, с улиц; особенно громко кричат те, у которых товар разложен на земле, — гончары, бондари, колесники, кожевники; хлопают бичи, слышны выкрики барышников. Вдруг раздается плач, визг — кого-то обокрали. В общий хор врываются пьяные голоса, доносящиеся из трактиров, голоса ссорящихся, дерущихся. Вся эта разноголосица сливается в сплошное гудение, в которое порой врывается пение слепых бандуристов. Они тоже прибыли на ярмарку, и на каждой многолюдной улице можно видеть их, сидящих на углах в одиночку или чаще группами. Один или двое зрячих приводят и уводят их.

Бандуристы сидят, подобрав под себя ноги и прижимая бандуру к груди. Костлявыми пальцами они перебирают струны и, широко раскрывая рот, заунывно поют, устремив невидящие глаза к небу. Старинными казацкими или чумацкими печальными песнями они возбуждают жалость у собирающейся вокруг публики, в особенности у женщин. Певцов вознаграждают черствым бубликом или чем-нибудь другим из съестного, изредка мелкой монеткой, брошенной в поношенную шапку нищего.