Поскольку у Освальда были сломаны и пальцы, и зуб, он только мрачно пил воду и, когда все закончили есть, приказал:

– Всем спать. Я посторожу.

– Давайте лучше я, – покачал головой Джетт. – Вы уж извините, но чтобы спать под вашим присмотром, надо быть либо идиотом, либо бессмертным.

Последнее относилось к Джоанне, которая уже легла на лучшее место около костра и, кажется, уснула в ту же секунду. Вспомнив Тиса, Генри подумал о том, что, несмотря на вечную жизнь, все волшебники любят поспать.

– Руки у меня заживут только к утру, а число тех, кто предпочел бы видеть меня скорее мертвым, чем живым, превышает здесь все допустимые пределы, – фыркнул Освальд, обводя насмешливым взглядом Хью, Генри, Эдварда и самого Джетта. – А если учесть, что все вы, дети мои, знаете, какой именно меч у меня на поясе, то спать мне вредно для здоровья.

Хью все-таки улегся, завернувшись в одеяло так, что напоминал гусеницу, – если, конечно, бывают гусеницы с полным смертельной ненависти взглядом.

– Ой, да хватит так на меня смотреть, Хьюго, – усмехнулся Освальд. – Если ты считал меня своим другом, ты еще глупее, чем я думал. И кстати, о глупости; я не слышал, чтобы ты сказал Генри спасибо. Без него ты бы тут не сидел.

– Подавись, – сказал Хью, переводя ненавидящий взгляд на Генри. – Я бы и сам справился, но тебе во все надо лезть, да? Наш великий герой всех спасает направо и налево! Признайся, тебе просто нравится, чтобы вокруг тебя на коленях ползали.

Генри прислонился спиной к земляному склону, жалея, что у него нет одеяла, чтобы накрыться им с головой и не видеть ни Хью, ни Освальда. К счастью, все так устали, что скоро заснули как убитые, несмотря на холод и пронизывающий ветер. Генри надеялся, что ему удастся привести свой план в исполнение, когда заснет и отец, но тот, кажется, действительно не собирался спать. Генри подкладывал в огонь прутья и, чтобы не уснуть, думал о Сиварде. Тот написал: «У ключа от всех дверей есть своя воля. Когда я взял его, он едва не заставил меня сделать кое-что ужасное», и теперь Генри вдруг понял: наверняка Сиварда тянуло именно сюда, он хотел открыть ту же дверь, которая сейчас влечет Освальда. Но откуда Сивард знал про нее? Все эти записки из прошлого, от Сиварда, от Перси, – как жаль, что оба мертвы и с ними никогда уже не поговорить. А потом в голову ему пришел еще один вопрос.

– Записи, которые ты нашел в пещере, наверняка не заканчиваются на испытании с ямой и Псом, – еле слышно начал Генри. – Как Перси Отступник его прошел? И если прошел, почему не написал, как это сделать? А если нет, откуда знает, что будет дальше?

Освальд несколько раз кивнул, показывая, что доволен его сообразительностью.

– Я тоже об этом думал: он описывает условия трех испытаний такими иносказаниями, как будто нарочно хочет запутать дело, и не пишет, как их пройти. Думаю, что объяснение этому – проще некуда. Он родом из уже знакомой нам чудесной деревни, иначе откуда ему вообще знать о Пределе? А раз так, он был таким же хитрецом, как и все ее жители. Так и вижу, как он потирает руки, представляя беднягу, который будет ломать голову над его указаниями.

– Значит, осталось всего одно испытание, – пробормотал Генри. – Хоть одна хорошая новость.

Он вздрогнул, когда руки коснулось что-то холодное, но это был просто жухлый лист, который очередной порыв ледяного ветра сорвал с дерева. Генри поежился, и Освальд коротким движением швырнул ему свое одеяло.

– Спи, Генри. Думаешь, я не вижу, что ты задумал? Хочешь во сне зарубить меня волшебным мечом, а для этого тебе надо, чтобы я перестал его сторожить. Не надейся: с тех пор как я стал бессмертным, со сном у меня так себе. Лучше отдохни, вдруг завтра тебе больше повезет?

Генри хмуро завернулся в одеяло. Того, о чем говорил Освальд, у него и в мыслях не было, но кое в чем отец был прав: когда они вместе ходили на ночную охоту, не было ни одного случая, чтобы не вовремя заснул он, а не Генри. И как только Генри закрыл глаза, мысли о том, что нельзя засыпать в присутствии тех, кто пытался тебя убить, сразу растворились, и он провалился в сон.

Генри проснулся от того, что по лицу били холодные капли. Он резко сел, озираясь. Утро выдалось дождливое, серое, но, кажется, вполне мирное. Несмотря на ночь под присмотром Освальда, все были живы, здоровы и на месте, вот только что-то вокруг сильно изменилось со вчерашнего дня.

– Деревья, – пробормотал Джетт, и до Генри наконец дошло.

Вечером здесь было хоть и промозглое, но лето, а сейчас листья на деревьях стали желтыми и рыжими, а не зелеными, как накануне. Осень наступила за одну ночь.

– Отвечу на вопрос до того, как его задали: нет, у Перси про сошедшие с ума времена года ничего не сказано, – сообщил Освальд. – Ну все, хватит пялиться на деревья, выдвигаемся: нас ждут великие дела.

Генри понятия не имел, каким Освальд воображал свой поход к источнику бесконечной силы, но реальность оказалась мокрой, холодной и скучной. Они пожевали сухарей и, завернувшись в одеяла, потащились вперед – более точного направления Перси, увы, не обозначил. Роза была по-прежнему в соломенных тапочках из Самайи, которые тут же размокли под дождем, и Генри сделал для нее единственное, что мог: взял узел с вещами, который вчера от обиды позволил Розе нести самой.

– Помнишь, как ты вырастила для себя дорогу из травы? – тихо спросил он, вытаскивая из узла ее куцую меховую безрукавку. – Можешь сделать так снова?

– Не получается. – Роза с несчастным видом покачала головой, натягивая безрукавку прямо поверх одеяла. – Сил нет.

Генри старался не думать о том, почему осень наступила с такой скоростью, но скоро произошло то, чего он и боялся: листья начали падать все чаще и чаще, толстым ковром оседая на земле, пока ветки не опустели. Деревья теперь подпирали небо, как исполинские голые кости, а потом дождь превратился в мелкие снежные крупинки.

– Никогда еще слова «зима в этом году ранняя» не были так уместны, – пробормотал Джетт, и Генри не мог с ним не согласиться.

Скоро поднялась настоящая метель, но только Генри успел подумать о том, чтобы понести Розу, пока она не отморозила ноги, как снегопад прекратился. Выглянуло солнце, ветки влажно заблестели, и Генри даже не удивили набухающие на них почки. Отовсюду снова послышались птичьи голоса, из земли с бешеной скоростью лезла трава.

Весна была в самом разгаре, когда лес сначала поредел, а затем и вовсе закончился. Они вышли на луг с сочной травой, среди которой проглядывали цветы всех оттенков красного – от бледно-розовых маргариток до пунцовых маков. Несколько минут Генри был так увлечен всей этой красотой, медовым запахом и тем, как приятно солнце просушивает одежду, что не сразу заметил: Освальд сбросил сумку на траву и стоит, вертя головой во все стороны.