— Он не несчастный! Он коварный и жестокий враг, — в сердцах крикнул Почкин. — Попадись я к нему в руки, он бы со мной не миндальничал. А теперь узнай у сук-киного кота, — он зло пнул полуодетое тело, — куда он шел? К кому? Зачем?

— Бить я вам его не дам, — сказал Алексей. — Я вспомнил, где я его видел. На шхуне «Влекомая фортуной». В начале июля я плыл из Гамбурга в Россию. Тогда этот голубоглазый господин выдавал себя за немца.

— Что ж вы мне этого раньше не сказали?

— А зачем? — пожал плечами Алексей. — Вы взяли его, как говорите, у Торгового дома. В этом дому есть какие-то люди. Можно их расспросить!

— Да нет уже Торгового дома. Груда развалин. В тот дом ядро попало, а пожар довершил картину.

— Ах, как не повезло…

— А хоть бы и целый был… Этот Торговый дом переписывается со всей Европой, а может, и Африкой… Как нужного адресата раздобыть? — он замахнулся на бесчувственное тело.

Шпиона меж тем уложили на койку. Вечером того же дня его увезли в лазарет при городской тюрьме. На прощание Почкин дал Корсаку ряд объяснений, а закончил разговор так:

— Раз уж он ваш знакомец, так вы за ним и наблюдайте… Заглядывайте в узилище-то, может, заговорит.

После этих слов Почкин исчез, и встретил его Алексей много позднее, перед самым Новым годом, когда в Мемель пожаловал со штабом и армией сам фельдмаршал Фермор. К этому времени фрегат «Св. Анна» стоял плотно впаянный в лед, а Корсак жил на берегу.

Почкин нашел Алексея, чтобы идти в лазарет.

— Пошли, может, он с вами поразговорчивей будет.

Голубоглазый шпион лежал в отдельной комнате, под крепким караулом. Он был совершенно беспомощным. У него отнялись рука, нога и даже язык, но Почкин не хотел этому верить и, страшно выпучивая глаза, орал в ухо шпиона свои вопросы. Только поэтому Корсак узнал, как продвинулось его дело, в противном случае Почкин, храня тайну, ничего не рассказал бы Корсаку.

Оказывается, он нашел шифровальщиков из очень опытных. Удивляло то, что для шифровки коротенького текста было использовано не один, а два, если не три, способа шифрования. Это можно было объяснить как необычайной важностью депеши, так и вероятностью того, что шифровальщик был тупица. Пока, как ни странно, были расшифрованы только имена. В правильности имен можно было не сомневаться, потому что писаны они были вместе с должностью или со званием, понимай, как хочешь. Буквы были такие: фрейлина Мелитриса Кепнинская. Кто, откуда, при каком дворе — а шут его знает? Сомнение вызвала так же первая буква фамилии, она была подпорчена водой. И еще… рыцарь Сакромозо…

Услышав это имя, Алексей взволновался ужасно. Правда, он так и не понял, почему Почкин упирал на это имя: узнал он его из зашифрованной депеши или знал раньше?

Не добившись ничего от арестованного устрашающим криком — «даже имени этой сук-ки не знаю!» — страстный Почкин принялся толкать больного локтем, потом кулаком. Тот втягивал голову в плечи, мычал, ужасно тараща глаза, а потом начал синеть: ногти, сгибы рук, кожа…

— Все, хватит, пошли! — не выдержал Алексей. — Он умрет, и вы ничего не добьетесь. Скажите мне только, какую роль в ваших делах играет рыцарь Сакромозо?

— Ишь чего захотел? — зло рассмеялся Почкин. — Я бы и сам это с удовольствием узнал. Прощай, капитан! — и он растворился в вечернем, снежном сумраке.

Помнит ли читатель имя — Сакромозо? Если не помнит, то стоит напомнить чернобрового красавца с острова Мальты, который десять лет назад привез юной Фике (так звали в детстве великую княгиню Екатерину) письмо из Берлина от ее опальной матери Елизаветы Иоганны Цербстской.

Лицом Сакромозо никак не был похож на Никиту Оленева, но фигура, особенно сзади… Именно поэтому судьбе удалось сыграть с этими двумя людьми злую шутку, Никита Оленев попал вместо Сакромозо в крепость, а мальтийский рыцарь, воспользовавшись этим обстоятельством, сыграл нужную ему политическую игру и благополучно исчез со сцены.

Историю эту Корсак знал во всех подробностях, вот только Сакромозо он не видел никогда. Подозрительная фигура, черная лошадка… И когда Никита после похищения из крепости был ранен и метался в бреду между жизнью и смертью, Алексей Корсак поклялся: если когда-нибудь случай предоставит ему возможность скрестить шпаги с Сакромозо, он не упустит этой возможности. Да, дуэль, хотя Корсак был активным противником этого способа сведения счетов.

— А не говорила ли при тебе ее высочество с их высочеством про Голштинию и Данию? Припомни-ка…

Анна отрицательно покачала головой. Ответ на этот вопрос очень занимал Александра Шувалова. Елизавета не могла простить Петру отказ поменять его голштинские владения на датские земли — Ольденбург и Дельменхорст. Отказ явно шел в ущерб интересам России. Елизавета подозревала, что Петр говорил здесь со слов жены, и Александру Ивановичу очень хотелось поднести доказательства этого выздоравливающей государыне, как подарок.

— Может, они все в письмах обсудили, — предположила Анна. — Никогда раньше не видела, чтоб с мужем переписывались. А здесь все пишут, пишут… по каждой мелочи. Сама записки носила. Петр Федорович, правда, редко в письменной форме отвечают. Чаще сами приходят и ругаются… А про этого, как вы изволили называть, Вильямса, ничего не слышала. Там секретность большая, лишнего не скажут. Калмык Парфен у ее высочества на посылках. Еще Василий Шкурин — предан великой княгине, как пес, носит какие-то личные пакеты, но куда — не знаю.

— Узнай…

— Все письма пишут в кабинетной каморе, это такая маленькая выгородка у окна в гостиной, за шторой малинового шелка. Красивый шелк, китайский…

Анна склонила голову набок, словно припоминая, и даже улыбнулась своим неярким, но милым воспоминаниям. Наполовину обнаженные лифом груди ее сияли в свете закатного солнца, как персики. Шувалов мысленно застонал и отвел глаза.

— Теперь вот что скажи… А поминала ли в разговоре означенная особа такую фамилию — Апраксин… Фельдмаршал Апраксин?..

Вышеозначенный разговор происходил белым днем среди пыльных гипсов и выцветших штор в мастерской Мюллера, в то время как выдворенный из дома хозяин гулял по заросшим берегам Невы и Фонтанной речки. Художник уже забыл о вдруг вспыхнувшем необоримом желании вернуться на родину. Главный талант его состоял в том, что ему ничего не надо было долго объяснять. Он понял, что Анной заинтересовалось какое-то весьма важное лицо, понял, что на этом интересе он не плохо заработает — каждая его вынужденная прогулка оплачивалась поштучно, а главное, он понял, что не любовь так бесцеремонно выталкивала его из собственного дома, но дела государственные. То, что дела эти связаны с Тайной канцелярией, ему было сообщено в открытую: никому, никогда, ни при каких обстоятельствах не разглашать устно или письменно…